Еще одно выражение появилось в тот день, когда у Идзавы был выходной, когда два часа бомбили район неподалеку и Идзава, у которого не было бомбоубежища, вместе с женщиной спрятались в чулане, завернувшись в футон. Бомбили где-то в пяти сотнях метров от дома Идзавы, все здания дрожали, как и сама земная ось, и с каждым взрывом затихали и дыхание, и мысли Идзавы. Сбрасывали и обычные, и зажигательные бомбы, но разница между ними была как между змеей и гадюкой — зажигательные бомбы летели с особенным жутким звуком, но не взрывались на поверхности земли, и звук стихал где-то над головой — как говорится, «голова дракона и хвост змеи»[19], только эта бомба была бесхвостой и по этой причине не вызывала большого страха. А обычная бомба падала со слегка низким звуком, будто шел ливень, но когда она взрывалась, казалось, что это конец, земная ось разлетится на куски, и ужас ожидания этого взрыва вызывал такой отчаянный страх, который никому не пожелаешь пережить. Хуже того, американские самолеты летали высоко в небе, словно безобидный ветерок, а падение бомб походило на удары молота огромного великана. Поскольку никто не знал, как будут атаковать самолеты, взрывы казались странными и далекими и ожидание их вызывало крайнее беспокойство. Страх, который возникал перед взрывом, убивал и слова, и дыхание, и мысли. Оставался лишь свет, живой холодный свет безумия и отчаяния, когда казалось: еще немного — и я умру.
Сарай Идзавы, к счастью, был со всех сторон окружен апартаментами, домом безумного и двухэтажными постройками, поэтому когда в соседних зданиях выбивало стекла и сносило крыши, у него обходилось даже без трещин. Однако на поле перед свинарником лежал окровавленный капюшон, который носили при воздушной тревоге. В чулане блестели глаза Идзавы. Он смотрел на лицо идиотки. На нем — пустота и отчаяние.
Говорят же, что человек разумен. И какие бы времена ни настали, у человека остается хоть толика самообладания и способности сопротивляться. Но как невыносимо было смотреть на идиотку, начисто лишенную и разума, и самоконтроля, и способности к сопротивлению! Лицо и тело женщины, когда та смотрела в сторону чуланной двери, не выражали ничего, кроме страха. Страх пульсировал, страх дрожал и стекал каплями слез. Если бы у собаки текли слезы или она смеялась бы, это было бы уродливо. Но слезы существа без толики разума были так же уродливы! Странно, что в разгар бомбежек дети от четырех до семи лет совсем не плакали. Их сердца бились, словно волны о берег, они теряли дар речи и смотрели на происходящее вокруг широко раскрытыми глазами. Из всего тела живыми казались только эти широко распахнутые глаза, но нельзя было сказать, что в них ясно читались страх или беспокойство. Дети сдерживали свои чувства так, что даже выглядели разумнее взрослых. В такие моменты взрослые казались ниже их, потому что открыто выражали беспокойство и страх смерти.
Муки идиотки совсем не походили на поведение детей с широко распахнутыми глазами. Она переживала инстинктивный страх и боязнь смерти, это были реакции не человека, даже не насекомого, а что-то уродливое. Чем-то это напоминало то, как маленькая гусеница длиной в вершок становится огромной, длиной в полтора метра. И в глазах у нее стояли слезы.
Ни слов, ни криков, ни эмоции. Она не сознавала существование Идзавы. Будь идиотка человеком, она вряд ли смогла бы ощутить такое одиночество. Невозможно было представить, чтобы мужчина и женщина стояли в чулане и один из них совершенно забыл о существовании другого. Люди говорят об абсолютном одиночестве, но оно возможно только при осознании существования других людей, а идиотка была слепая, неосознанная и одинокая. Одиночество гусеницы, крайнее состояние одиночества. И как ужасно и невыносимо было смотреть на это создание, не озаренное хоть какой-нибудь мыслью.
Бомбежка кончилась. Идзава обнял женщину. Она обычно реагировала, даже когда его пальцы касались ее груди, но на этот раз она утратила плотское желание. Обнимая ее, он чувствовал, что падает в бесконечную пропасть, темную-темную бескрайнюю пропасть.
19
Японская пословица, имеющая такое же значение, что и русская «Начал за здравие, кончил за упокой».