Некий грошовый писака, мучимый зубной болью, вдруг взял и у давиле я. Надо было видеть его лицо после смерти. Оно было полно решимости. Лицо великого человека.
Хотя никто за такое восхвалять не будет. Никто.
Человеку, у которого болит зуб, никто не посочувствует, кроме тех, кто в этот момент страдает от той же проблемы. Даже если возмутиться таким оскорблением наших чувств, действительно ли люди, не сочувствующие чужой зубной боли, кого-то оскорбляют? В таком случае они оскорбляют саму зубную боль. Почему бы и нет? Почему не зубную боль? Ну надо же. Так вот они какие, эти зубы. Вот так открытие!
Только один человек по имени Масуганэ, главный редактор в издательстве «Гиндза сюппан», тот еще чудак, проявил ко мне сочувствие.
— A-а, Анго-сан. У вас никак зубы болят. Да уж, зубная боль и венерические болезни — несчастья одного порядка.
Это он славно сказал. Ухватил самую суть. Если подумать, долги — болезнь того же рода. Долги — тяжелая болезнь. Да еще и неизлечимая. Если от нее и можно избавиться, то точно не человеческими силами. Ах, как же это грустно!
Вытерпи боль и улыбнись пошире. Чего раскис, болван?
Чего плачешь из-за больного зуба? Пинка бы тебе, придурок.
Да ведь сколько у человека тех зубов? В этом и вопрос. Можно подумать, что у всех по-разному, но на самом деле-то нет. В странных местах обнаруживается сходство. Можно ведь было и не делать людей настолько схожими… Поэтому-то я и ненавижу Бога. На кой черт он создал всех настолько одинаковыми? С ума сошел, не иначе. Точно сошел. Такая методичность только безумцам и присуща. Мог бы сделать и попроще.
Вытерпи боль и улыбнись пошире. Улыбнись пошире и режь людей. Сиди и молчи и сразу же исцелишься. Вот так добрый старикан! Ясно, почему столько верующих в него.
За десять дней, пока у меня болел зуб, я стал раздражителен. Жена заботилась обо мне: бдела у изголовья, подсыпала лед в таз с водой, выжимала смоченные в ней полотенца и меняла их на моей щеке каждые пять минут. Если она и кипела от гнева, то не показывала этого и была покладиста, как студентка женского училища.
Наступил десятый день.
— Прошло?
— Да, вроде бы все прошло.
О чем думает животное, имя которому «женщина», разумному человеку не понять. Жена сразу же изменилась в лице.
— Ты десять дней надо мной издевался.
Показалось, что мне хорошенько врезали, а потом еще и отпинали.
Если бы я умер, она бы, наверное, так же изменилась в лице и со словами «Всю жизнь надо мной издевался» поколотила и придушила бы мой труп. Забавно было бы воскреснуть в этот момент.
Пришел Дан Кадзуо[20], вытащил сигареты дороже тех, что курил обычно, проворчал, что, когда денег нет, он роскошествует, а когда есть, покупает самокрутки по двадцать иен, и дал мне сигарету.
— А ведь Дадзай умер. Раз он умер, на похороны я не пошел.
Бывают ли похороны без смерти?
Дан вместе с Дадзаем состоял в какой-то коммунистической ячейке, или как еще называются такого рода общества. Дадзай был там за главного и, судя по рассказам Дана, едва ли не самым серьезным членом в ячейке.
— Место, где он утопился, недалеко от его дома, так что я подумал, что в этот раз он и правда умер, — изрыгнув это откровение, мудрый отшельник Дан продолжил: — Он снова всех разыграл. Ему лишь бы пошутить над нами. Умер он тринадцатого числа. В «Гудбай» тринадцать глав. Как же так, почему тринадцать…
Мудрец Дан еще несколько раз произнес «тринадцать». Меня охватила досада: как это я сам не заметил? Вот она, зоркость отшельника.
Я раньше всех узнал о смерти Дадзая. Репортер из «Синтё» сообщил мне до того, как новость попала в газеты. Услышав это, я скрылся, оставив записку. Каким-то шестым чувством я понял, что пресса скоро начнет донимать меня Дадзаем, а говорить о нем я не хотел, поэтому после визита репортера оставил записку и ушел из дома. Как оказалось, зря.
Репортер, увидев, что записка оставлена раньше, чем появилась статья в газете, что-то заподозрил. Он решил, что мы с Дадзаем вдвоем решили разыграть его самоубийство.
Поначалу и я подумал, что на самом деле он жив. Но на берегу реки были четко видны следы чего-то, соскользнувшего в воду. Он действительно умер, решил я. Такие следы — точно не розыгрыш. Надо взять этого репортера в ученики и велеть изучать детективы.
По большому счету, было бы славно, если бы его заблуждение оказалось правдой. Если бы Дадзай скрылся ото всех на год, а потом внезапно воскрес, журналисты и добропорядочные граждане наверняка жутко разозлились бы, но даже если и так, почему нет. По мне, если бы нам удалось подстроить фальшивое самоубийство Дадзая вместо настоящего, его книги от этого стали бы только лучше.