В отличие от японских литераторов, у Бландена[21] наметанный глаз. Касаемо смерти Дадзая он писал в «Дзидзи Симпо», что мало кто из литераторов умирает исключительно от меланхолии, в основном их загоняют в угол телесные страдания. В случае Дадзая одной из причин могла быть болезнь легких, пояснил он.
С Акутагавой, видимо, было то же самое. Надо полагать, подхватил в Китае сифилис и не смог этого пережить, с его-то аристократическими замашками.
Я действительно думаю, что даже если гнет болезней, от которых страдали Акутагава или Дадзай, будь то туберкулез или сифилис, обрел со временем хроническую форму и стал неосознанным, путь к самоубийству им открыла их собственная давившая на них физическая слабость.
Дадзай, пусть он и называл себя «МС», «Му Comedian», так и не смог стать настоящим комедиантом.
В последние годы у него это никак не получалось. Когда он писал «На закате дней», у него не вышло, потому что история оказалась слишком путаной. Лучшее из того, что он написал незадолго до смерти (язык не поворачивается это говорить), — «Заходящее солнце». Но разве не прекрасен написанный десять лет назад (это тоже считается за поздние годы) рассказ «Одежда из рыбьей чешуи»? Вот оно, настоящее произведение комедианта. «Заходящее солнце» не дотягивает до этого уровня, хотя в основном тоже творение комедианта.
«Отец» и «Вишни» же больно читать. Такое вообще нельзя показывать людям. Эти вещи полны похмелья и относиться к ним следует как к похмелью.
Боль и тоску от самобичевания и запоздалого раскаяния, вызванные этим похмельем, нельзя делать темой для литературы. И проблемой всей жизни тоже.
Незадолго до смерти Дадзай был слишком захвачен этим похмельем. Можно страдать им хоть каждый день, но в литературе оно ни к чему. Комедианту, взобравшемуся на подмостки, похмелье непозволительно. Даже если ты перебрал психостимуляторов и у тебя вот-вот разорвется сердце, пока ты на сцене, держи свое похмелье при себе.
Акутагава, как-никак, умер на сцене. Даже в момент смерти он был немного актером. Дадзай же, добавив ненужных деталей вроде числа тринадцать, продумывая сценарий во время написания «Исповеди „неполноценного“ человека» и «Гудбай» и действуя по этому плану, в итоге умер не на сцене, а от похмелья.
Без похмелья Дадзай был совершенно разумным, здравомыслящим, словом, нормальным человеком. Кобаяси Хидэо[22] такой же. Дадзай смеялся над здравомыслием Кобаяси, но зря. Если бы он не был таким здравомыслящим и рассудительным, то не смог бы и приблизиться к истинной литературе.
В январе этого года, когда мы встретились по случаю первой годовщины смерти Оды Сакуноскэ, его вдова опоздала часа на два. За это время все успели изрядно напиться, и кто-то завел разговор о нескольких тайных любовницах Оды.
— Говорите об этом сейчас, пока время есть. Когда придет госпожа Ода, об этом ни слова, — сказал я.
— Да, да, и правда, — сразу же во весь голос подхватил Дадзай.
Он, всегда отправлявшийся с визитом к старшим в хакама, был именно таким: разумным, здравомыслящим, в общем, настоящим человеком. А комедиантом он все же не стал: похмелье затянуло его с головой.
Жизнь человеческая полна стыда. Но для комедианта от литературы есть только человеческий стыд, а не стыд похмелья.
В «Заходящем солнце» слишком много вычурных выражений. «Вспорхнула рукой», «китайская гостиная», «поселковый эскулап» — все это еще ничего, но вот «мрачная тень несчастья» — фраза излишне возвышенная, аристократическая, избитая и шаблонная настолько, что автор может спокойно допустить ее, потому что не в этом истинная проблема литературы, но именно таких фраз он и стыдился, словно похмелья.
Стыд этот был совершенно бессмыслен и в отношении литературы даже нелеп.
К слову, Сига Наоя[23] именно за излишнюю изысканность выражений и разнес роман в пух и прах. И это очень отчетливо показало, что Сига Наоя ни в коем случае не литератор — прозаик, не более. Но для Дадзая, вне всякого сомнения, этот стыд был самым болезненным в его похмелье, он смущал его, приводил в смятение, заставлял терять голову.
Дадзай по сути своей был человеком то загоравшимся энтузиазмом, то скатывавшимся в похмелье, но и он сам разносил Сигу за излишне высокий стиль, называя его бесформенным.
Думаю, это был секрет Дадзая, который он особенно хотел скрыть. По его работам, начиная с самых ранних, было слишком отчетливо видно, что автор вырос в приличной семье.
21
Эдмунд Бланден (1896–1974) — английский поэт, писатель и критик, работал в Токио преподавателем английской литературы в 1925–1927 годах и был членом Британской военной миссии связи в 1947–1950 годах.
22
Кобаяси Хидэо — японский писатель и литературовед, считается основоположником современной японской литературной критики.
23
Сига Наоя — японский писатель-романист, представитель литературной группы «Сиракаба», ставившей на первое место идеи гуманизма и совершенствования человека.