Однако, когда ты пьешь, ты забываешь о риске опьянеть. Нет, ты перерождаешься совершенно другим человеком. Если бы тебе не нужно было забыть, кто ты есть, тебя бы вообще не потянуло к выпивке.
Впрочем, желание забыть, кто ты есть, — вранье. Если бы ты действительно этого хотел, ты бы пил круглый год и вечно ходил пьяным. Это и называется декадансом.
Тут пустословить нельзя.
Но я живой человек. Слишком просто было бы заявить, что полвека жизни ничего особенного из себя не представляют, поэтому я не хотел бы этого делать. Какими бы незрелостью, наивностью и упрямством это ни казалось, всегда стремись дать окружающим понять, что ты еще жив. Напиваться до беспамятства круглый год равносильно смерти.
В том, чтобы на время забыть, кто ты такой, есть своя притягательность. В этом и правда есть величайшая магия. В былые времена, выпив на пятьдесят сэн, сжатых в кулаке зазубренным столбиком, пять стаканов сакэ у станции Синбаси, я творил настоящие чудеса. В последние годы эта магия уже не дается мне так легко. Дадзай же уверился, что маг из него полноценный, а вот человек — нет.
Вот только Дадзай изначально не был неполноценным. Даже когда его обуревали похмельные смятение и стыд, он все равно был куда более достойным человеком, чем те, кто не знает ни стыда, ни смятения.
Он не утратил способности писать. Просто на какое-то время в нем иссякла сила, делавшая его комедиантом.
Да, некоторым людям было сложно иметь с ним дело.
Например, по отношению ко мне он внезапно стал литературным соратником, но когда он спросил, что же ему с этим делать, я ответил, что можно смело на это наплевать. «Да, и правда», — обрадовался Дадзай. Другим он потом говорил, что, мол, специально изобразил перед Сакагути Анго замешательство, а тот, как и предполагалось, начал строить из себя старшего товарища и так забавно стал убеждать, что не стоит брать это в голову, только что по плечу не хлопая.
Многие из его старых друзей, столкнувшись с таким поведением, исполнялись к нему неприязни и отдалялись от него. Разумеется, их задевало подобное отношение, но на самом деле он и сам страдал от этой своей привычки и сам приходил от нее в замешательство.
Эта привычка, как видно и из его же книг, происходила из желания угодить собеседнику и что-нибудь сболтнуть ради красного словца. Его друзья из числа писателей не могли об этом не знать, но и те, кто знал, все же считали это неприятным и прекращали общение.
Но стыд и смятение, самоуничижение и мучения Дадзая из-за этого наверняка были огромны. В этом отношении он был искренним и заслуживающим доверие полноценным человеком.
Поэтому, пусть он и стыдился, и терзался из-за своей привычки таким образом угождать собеседнику, в его произведениях об этом нет ни слова.
К слову, Танака Хидэмицу, его ученик, не отделял приватные беседы от литературы и впоследствии страдал не только про себя, но и в открытую вываливал на бумагу все свои внутренние терзания. Но тут ничем не помочь, поскольку это явно приносило ему облегчение.
Дадзай таким не был. Он был скромнее, набожнее, искреннее. Одни эти качества должны были делать его терзания невыносимыми.
Разумеется, Дадзаю, страдавшему от презрения к себе больше, чем кто-либо другой, магия алкоголя была жизненно необходима. Но так как похмелье — неотъемлемое приложение к алкогольному волшебству, становилось только хуже. Он словно подливал масла в огонь.
Когда алкоголь — дополнение к еде, от него не бывает похмелья, но когда он выступает в роли волшебного зелья, оно неизбежно. Когда его чары действуют на ослабленную психику, человек подавленный, легко поддающийся соблазнам, задумывающийся, почему бы ему, собственно, не умереть, начинает считать собственными мысли о том, что он больше не может работать, а литература ему надоела. На самом деле это просто похмельное наваждение, и его отчаянное положение, неспособность к работе — не более чем бред.
И Дадзай, человек проницательный, многое повидавший в жизни, поддался этому пошлому заблуждению. Ничего удивительного. Алкоголь — это магия. Противостоять его чарам человеческий разум не в силах, как бы хорошо он ни знал, насколько они пошлы и глупы. Они манят его, словно Лорелея[26].
Печальна судьба Дадзая. Лорелея утянула его на дно.
Самоубийство влюбленных — наглая ложь. Он, опьяненный сакэ, просто влюбился под действием алкогольных чар. Но это был уже не он, но другой человек. Значит, тот, другой, и влюбился, а сам Дадзай ничего об этом не знал.
26
Лорелея — героиня баллады Клеменса Брентано, златовласая дева, сидящая на скале на берегу Рейна и прекрасным пением заманивающая моряков на скалы.