Вообще, что это за чушь — влюбиться и потому умереть. Влюбленные обычно хотят жить.
Предсмертное письмо Дадзая невозможно воспринимать всерьез. Судя по всему, писал он его в стельку пьяным. Возможно, конечно, он задумывался о том, чтобы умереть именно тринадцатого числа. Однако «Исповедь „неполноценного“ человека», потом «Гудбай», потом самоубийство — он, видимо, пытался придумать сценарий собственной смерти. Но даже если он усматривал в этом некий смысл, то совершенно не обязан был умирать. Он не был в настолько отчаянном положении, не настолько в нем уверился, чтобы покончить с жизнью.
Его собственное похмельное опустошение сделало эту развязку неизбежной. Но если бы Саттян сразу сказала, что не хочет этого, он бы не стал воплощать свой замысел. Дадзай предложил ей это, будучи пьяным в дым, а она, должно быть, приняла его слова за окончательное решение.
Саттян была одной из причин его пьянства, но в ее предсмертном письме, где она пишет, что счастлива сопровождать глубоко уважаемого ей наставника, нет ни следа опьянения. Однако письмо Дадзая ни формой, ни содержанием совершенно никуда не годится; вне всякого сомнения, он писал его настолько мертвецки пьяным, что, если б не умер, наутро, мучась похмельем, он бы сгорал от стыда за то, что написал такую чушь. Но, покончив с собой, наутро он не проснулся и муки раскаяния его не настигли.
Предсмертное письмо Дадзая слишком уж бестолковое. Все, что он писал незадолго до смерти, было плодами его похмелья, но в них все же чувствовалась рука комедианта. Хуже всего в этом отношении последняя часть (четвертая, что ли?) «Как довелось мне услышать». В ней комедиант почти не ощущается. Некоторые из поздних его произведений — сплошное нытье. Судя по всему, по мере того как он писал их, его смятение становилось все сильнее, душевные силы истощались и ему становилось все тяжелее и больнее жить. Однако, видя, как люди из его ближайшего окружения аплодируют ему за это, понимая, насколько они глупы, он махнул на них рукой и продолжал вести себя так, как они ожидали, окончательно давя в себе комедианта. Так что он оставался комедиантом до самого конца, пусть и играл только для ближайшего окружения.
Но в его предсмертном письме не видно и лицедея, игравшего для тесного кружка своих.
«Не судите строго моих детей, даже если они окажутся посредственностями», — пишет он. «Передайте жене, что я умер не из ненависти к ней», — пишет он. «Во всем виноват господин Ибусэ[27]», — пишет он.
Во всех этих строках — лишь пьяная болтовня, и ничего от комедианта. Но все же грустно писать то, что он пишет о детях. Как же он все-таки хотел, чтобы они не стали посредственностями. Но даже окажись они таковыми, разве не жалко собственных детей? Какая вообще разница? Для Дадзая наверняка это было очевидно. По его произведениям видно, насколько здравомыслящим, маленьким, добрым и рассудительным человеком он был, поэтому их и следует читать.
Однако он не пишет «пожалейте моих детей», и возможно, именно то, что он отдельно говорит о посредственности, и есть ключ к причине тоски, пронизывавшей его всю жизнь. Он был из редкой разновидности любителей привлекать к себе внимание, одержимых незаурядностью. Сама же любовь к чужому вниманию — явление обыденное и вполне нормальное. Дадзай открыто демонстрирует его даже в брюзжании на Сигу в «Как довелось мне услышать».
Как бы Дадзай ни изгибался перед Сигой в поклонах, мол, если его высочество соизволило потратить время и прочитать мою книгу, мне больше нечего желать, если забыть о его мастерстве комедианта, он все же был совершенно обычным человеком. И это вполне нормально. Как бы он смог что-то написать, если бы не был обычным здравомыслящим человеком? В последние годы Дадзай напрочь об этом забыл, купился на овации и предался похмельному самобичеванию — и таким образом сам наступил себе на горло.
Повторю еще раз: если бы он не был обычным, нормальным человеком, он не написал бы ничего выдающегося. Дадзай, будучи добропорядочным, здравомыслящим и рассудительным человеком, в какой-то момент вдруг перестал это осознавать.
Человека анализировать почти невозможно. Особенно если это ребенок. Дети слишком внезапно появляются на свет.
Странное дело, но детей у меня нет. Дважды я чуть не стал отцом, но один ребенок родился мертвым, а другой умер вскоре после рождения. Благодаря этому сейчас я избавлен от многих хлопот.
Когда живот женщины раздувается от чего-то чужеродного, внезапно тебя начинает это волновать, ты совершенно неосознанно начинаешь думать как родитель, и в итоге рождается и вырастает новый человек — что за глупость.
27
Ибусэ Масудзи — японский писатель, лауреат ряда престижных литературных премий Японии и императорского «Ордена культуры». Друг Дадзая Осаму, после с мерти которого заботился и о его вдове и детях.