Должно быть, это и есть верность истинному долгу смиренного человека: умирая, вернуться в небытие. Я рассматриваю это как обязанность, неизбежную для каждого из нас. Пока человек живет, он человек, после смерти же остаются лишь кости и пустота. К тому же только пока человек живет и осознает это, для него существуют истина и справедливость. В философии религий, рассуждающих равно о жизни и о смерти, нет ни справедливости, ни истины. Это просто игрушки.
Однако от жизни можно и устать. Даже я иногда подумываю о том, чтобы вернуться в небытие. Проще говоря, мы устаем бороться. Но наша храбрость предрешена. Пока человек жив, он всеми правдами и неправдами преодолевает трудности и борется за себя. Он ни за что не проиграет. Чтобы не проиграть, он и продолжает борьбу. Иной борьбы просто не существует. Пока мы сражаемся, мы не проигрываем. Но в то же время мы и не одерживаем победу. Человек ни за что не победит в этой битве, он может только не проигрывать ее.
Нельзя думать о том, что ты должен победить. Победа в этой борьбе невозможна. Кого ты вообще собираешься побеждать?
Нельзя считать время чем-то бесконечным. Нельзя всерьез думать о таких раздутых, подобных детским мечтам материях. Время — лишь промежуток от рождения до смерти.
Вокруг нас слишком много раздутого. У всего есть предел. Просвещение лежит в обнаружении наших пределов. Преувеличение — детские иллюзии, а не просвещение.
Изобретение ядерного оружия — это не путь к просвещению. Это детские игры. Просвещение в том, чтобы контролировать его, знать меру в его применении, не вести войн, думать о том, как обустроить мирную жизнь, словом, обозначить его пределы.
Самоубийство — это не путь к просвещению. Это тоже детская игра. Свои пределы необходимо знать с самого начала.
Благодаря войне я пришел к мысли, что ядерное оружие, детские игры, сама война — все это не путь к просвещению. Все это просто раздутые мелочи, которые пытаются нам впихнуть.
Путь к просвещению — знание наших пределов. Ради этого я и сражаюсь.
Ода Сакуноскэ
Город деревьев
(Перевод Елизаветы Кизымишиной)
Говорят, что Осака — город без деревьев, но многие воспоминания моего детства удивительным образом связаны именно с деревьями.
Это и старые деревья камфоры на территории святилища Икутама, к которым я боялся приближаться, поскольку поговаривали, что там живет змея, и гинкго, на ветвях которого я сушил промокшую одежду, после того как свалился в пруд с лотосами в святилище Китамуки Хатиман, и старые сосны в храме в районе Накадэра — их ствол сливался с цветом сидящих на них цикад, и лесные массивы, покрывавшие зеленым ковром холмы Гэнсёдзи и Кутинаха… Нет, в моем родном городе точно были деревья. По крайней мере, насколько я помню, в Осаке их было много.
Если вы подниметесь на крышу одного из зданий в районе Сэннитимаэ, с которых открывается прекрасный вид на окрестности, то с восточной стороны с севера на юг перед вашим взором предстанут возвышенности Коду, Икутама и Юхигаока — правда ведь, что даже приглушенная дымка и пыль не скроют густой зелени, безмолвной и наполненной столетним спокойствием?
В народе это место называют Уэмати — Высокий город. Мы, выросшие в Высоком городе, говорили: «Пошел вниз», когда направлялись в районы Сэнба, Симаноути и Сэннитимаэ, но у нас не было противопоставления нижнего и верхнего города, как в столице. Это место называли Высоким городом просто потому, что оно находилось на возвышенности, — не сравнивая с холмистым, но куда более престижным районом Яманотэ в Токио[29]. Осакские поселения на холмах возникали вокруг монастырей, и в Уэмати располагалось святилище Кодзу, про которое писали: «На высокий дворец я поднялся и вижу»[30]. Разумеется, здесь гордились тем, что хранят древние традиции, и действительно тут чувствовалась особая атмосфера, однако на главной улице перед святилищем Кодзу, в районе Бабасаки у храма Икутама или около переулка Гатаро в Накадэра уже витал дух свободы осакского Нижнего города, совсем не похожий на атмосферу далеких временен Гэнроку[31]. Так что хоть мы родились в Верхнем городе, но в чем-то были воспитаны в духе Нижнего.
У нас в районе было множество переулков — а значит, и бедняков. Здесь много холмов, что неудивительно, ведь местность расположена на возвышенности. Когда мы говорили: «Пойти вниз», то имели в виду спуститься вниз на запад. Из множества названий на ум приходят Дзидзо, Гэнсёдзи, Аидзэн, Кутинава — лишь записывая их на бумаге, испытываю прилив ностальгии. Но с особенной сентиментальностью я вспоминаю холм Кутинава.
29
В те времена, когда Токио носил называние Эдо, он был поделен на две части. В холмистом районе Яманотэ селилась знать, а Ситамати, название которого означает «нижний город», находился в низине (вдоль реки Сумида и восточнее нее), жили в нем в основном рабочие, торговцы и ремесленники.