— Кушать подано. Приправа за счет заведения, не беспокойся.
Вяленой икры и так обычно много не съешь, а если она еще и «Адзиномото» посыпана, то вообще невозможно. Тадзима загрустил. Да брось он эти семь купюр в огонь, и то бы не ощущал потерю так сильно. Бессмысленная трата. Деньги на ветер.
С чувством, что вот-вот расплачется, Тадзима достал со дна миски кусочек икры, на который не попала приправа, и с дрожью в голосе спросил:
— Ты хоть когда-нибудь сама готовила?
— Если возьмусь, то справлюсь. Не готовлю, потому что слишком хлопотно.
— А стирка?
— Не делай из меня дуру. Я, как ни посмотри, чистюля.
— Чистюля? — ошеломленный Тадзима оглядел эту вонючую дыру.
— Да тут уже было грязно, все руки не доходят убраться. И к тому же я торгую, поэтому в комнате всегда беспорядок. Показать тебе, что у меня в гардеробной[95]?
Она поднялась и быстро распахнула дверь.
Тадзима вытаращил глаза.
Чистота и порядок — словно исходит золотое сияние и чувствуется дивный аромат. Комод, туалетный столик, чемодан, три пары туфелек на подставке для обуви — иными словами, тайная гардеробная Золушки с вороньим карканьем.
Хлопнув дверцей шкафа, Кинуко уселась на грязный пол чуть подальше от Тадзимы.
— Мне и раз в неделю принарядиться достаточно. Не особо стараюсь нравиться мужчинам, да и рабочей одежды мне хватает.
— Но эти момпэ разве не слишком страшные? Это же негигиенично.
— Почему?
— От них воняет.
— Выискался тут аристократ! От тебя самого всегда выпивкой несет! Такой противный запах.
— Это аромат любви.
Чем больше он пьянел, тем меньше обращал внимания и на отвратительную обстановку, и на лохмотья Кинуко, а злое намерение осуществить план у него усиливалось.
— Чем больше ссор, тем крепче любовь.
И снова неловкая попытка соблазнения. Однако в такого рода ситуации мужчина — будь он даже великим человеком или выдающимся ученым — предпринимает подобные идиотские попытки, которые, вопреки ожиданиям, часто оказываются успешными.
— На пианино играют. — Тадзима вел себя все манернее. Он расплылся в улыбке и прислушался к отдаленным звукам радио.
— Ты что, в музыке разбираешься? А кажется, что медведь на ухо наступил.
— Дура, тебе моего гения не понять. Если музыка хороша, я готов ее хоть весь день слушать.
— А сейчас что играют?
— Шопена, — выпалил Тадзима наобум.
— А я думала, это «Этигодзиси»[96].
Разговор двух ничего не понимающих в музыке невежд. Оживить обстановку не получилось, и Тадзима поспешно сменил тему.
— Ты же когда-нибудь влюблялась?
— Какие глупости. В отличие от тебя, грязным развратом не занимаюсь.
— Последи за словами, нахалка.
У Тадзимы резко испортилось настроение, и он осушил еще один стакан виски. Вот дела. Кажется, это полный провал. Но отступить — значило бы потерять репутацию героя-любовника. Надо проявить стойкость и добиться своего.
— Любовь и разврат — совсем разные вещи. Видно, ничего ты в этом не понимаешь. Могу тебя научить.
Тадзима произнес эту фразу, и в тот же миг его самого бросило в холодный пот от пошлости сказанного. Нет, так не пойдет. Немного рановато, но стоит уже сейчас притвориться мертвецки пьяным и прилечь.
— Ох, и захмелел же я. Выпил натощак, вот и ударило в голову. Можно у тебя переночевать?
— Нет уж! — Воронье карканье превратилось в яростный рык. — Не дури меня! Я тебя насквозь вижу. Если хочешь остановиться у меня, плати пятьсот тысяч, нет, миллион иен!
Все пропало.
— Да что же ты так злишься-то. Я просто захмелел, поэтому совсем немного тут…
— Нет-нет. Иди домой.
Кинуко встала и распахнула дверь.
Загнанный в угол, Тадзима совершил последнюю неловкую и бездарную попытку. Вскочив с места, он неожиданно приобнял Кинуко.
Тут же получив удар кулаком в лицо, Тадзима издал странный пронзительный вопль. В этот же момент он с содроганием вспомнил о чудовищной силе Кинуко, которая была способна с легкостью тащить на себе под сорок килограммов и, завопив что-то нечленораздельное вроде: «Простите, простите… Грабят!» — вылетел из комнаты.