И в этот момент — в начале 1262 года — его спас мятеж против Хубилая в далеком Китае. Беда пришла из Шаньдуна, сердца северного Китая, богатого прибрежного района неподалеку от устья Желтой реки. Местный военачальник Ли Тань был зятем одного из высших сановников Хубилая и помогал Мункэ воевать с империей Сун. Хубилай считал его верным союзником и поддерживал его набеги на империю Сун денежными вливаниями. Это казалось хорошей ставкой еще и потому, что сын Ли служил при дворе — по существу, был заложником. Но Ли, контролировавший местную солеварную и медную промышленность, был больше заинтересован в том, как набить карманы, чем в том, как поддержать Хубилая, и решил, что его, как китайца, в империи Сун ждет лучшее будущее, чем у монголов. Он организовал бегство сына из двора Хубилая, затем спустил свою армию на местных монголов, захватил склады и явно намеревался учредить собственное отколовшееся царство. Хубилаю потребовалось несколько месяцев, чтобы раздавить его — в самом прямом смысле слова, так как казнили его, зашив в мешок и насмерть затоптав лошадьми; традиционная судьба, уготованная монголами провинившимся лицам княжеского звания. В придачу к этому Хубилай казнил также тестя Ли, а затем снова вернулся к разборкам с Ариг-бугой.
Бунт в Шаньдуне был скверным эпизодом, однако Хубилай извлек из него пользу. Хотя в дальнейшем он всегда будет остерегаться доверять китайцам, он по-прежнему заботливо консультировался с китайскими советниками и приказывал своим войскам заботиться о штатских. Но теперь он понял, что для управления военной машиной ему нужна лучшая организация. Учреждение в 1263 году Военного Совета (шумиюань), управляемой монголами комбинации военного министерства и секретной службы, впервые провело четкое разграничение между гражданской и военной администрацией. Война стала своего рода монгольской cosa nostra, к которой китайцы не допускались. Формируя это ведомство, Хубилай делал важный шаг, отходя от империи своего деда, базирующейся на степи и связанной воедино личной преданностью Чингису. Этот Совет станет целой параллельной бюрократией с чиновной элитой, преданной не персоне Хубилая, а его творению, государству.
Для угодившей в среднеазиатский капкан армии Ариг-буги зима 1263–1264 годов оказалась суровой. Не хватало всего: продовольствия, оружия, друзей. Люди и лошади голодали. Союзники — даже члены семьи самого Ариг-буги — дезертировали. На флангах Алгу вновь собрал войска и активно отбивался.
В 1264 году Ариг-буга смирился с неизбежным и явился молить о мире — брат, подчиняющийся брату. По описанию Рашид Ад-Дина, эта встреча была весьма эмоциональна. Ариг-буга приблизился к огромной юрте-дворцу Хубилая на традиционный лад, поднял закрывающий дверь полог и повесил его себе на плечо, дожидаясь приглашения войти. Вызванный в юрту, он стоит среди приближенных хана, словно провинившийся школьник. Двое братьев пристально глядят друг на друга. Если бы я писал роман, то рассказал бы вам, как память переносит их в детские годы, к временам, проведенным под строгим присмотром Соргахтани, к воспоминаниям о ее достоинствах: сдержанности, терпимости, умению прощать. Даже Рашид ад-Дин делает такую ретроспективу, почти как в киносценарии. И Хубилай смягчился. Оба брата прослезились, Хубилай жестом подзывает Ариг-бугу к себе. «Дорогой брат, — говорит он, — кто был прав в этой борьбе и соперничестве, мы или вы?»
Ариг-буга не совсем готов признать, что виноват исключительно он. «Тогда были мы, а сегодня вы», отвечает он. Для Хубилая этого почти достаточно. Но не для брата Абишхи[29], царевича, казненного одним из полководцев Ариг-буги, Асутаем. Тот протестует. «Я убил его по приказу тогдашнего правителя Ариг-буги, — горячо говорит Асутай. — А ныне Хубилай-хан правит всей землей. И если он прикажет, я убью и тебя тоже».
29
По другим данным Асутай был сыном Мункэ и приходился Абишхе, сыну Бури, сына (внука) Чагатая, всего лишь кузеном.