— Должно быть, твой отец был человек очень не бедный, — заметил другой, — если даже при выборе рабов мог обращать менее внимания на годность их вообще, чем на чисто аттический характер их образования.
— Отец мой был далеко не богат, — возразил Харикл. — Да к тому же ему много стоили триерархии и хорагии[7] и другие государственные повинности. Но когда дело шло о моём воспитании, он не жалел никаких денег. Я помню, в какой гнев он пришёл, когда однажды один из его друзей посоветовал ему отдать меня в более дешёвую школу Элпиаса близ Тезейона[8], вместо того чтобы посылать к Гермипосу, лучшему учителю того времени, слава о котором, вероятно, дошла и до тебя.
— Да, я его знаю, — сказал молодой человек и улыбнулся, — но как это случилось, что отец твой оставил Афины, и отчего держал он тебя так долго на чужбине?
— Он сделал это не по своей воле, — возразил тот, — несчастное стечение обстоятельств, которым воспользовались гнусные сикофанты[9], изгнало отца моего из Афин. Ты, конечно, помнишь тот ужас, который овладел Афинами после битвы при Херонее.
— Помню ли я! Никогда не изгладится у меня из памяти воспоминание об ужасах того дня, когда разнеслась эта несчастная весть. Я как теперь вижу, как народ поспешно стремится по улицам к месту собрания, как свободные женщины, стоя у дверей своих домов, томимые мучительной неизвестностью, забывая почти все приличия, со страхом спрашивали у прохожих об участи своих мужей, отцов и братьев; как пожилые люди, почти старцы, которых закон уже давно освободил от воинской службы, ходили по городу в одежде воинов; как страдала афинская гордость, когда, после потери 3000 граждан, настоятельная опасность заставила республику прибегнуть к отчаянному решению: признать рабов свободными, союзников гражданами, лишённым чести возвратить их права.
— Да, ты рисуешь верную картину, — продолжал Харикл. — Я был тогда ещё мальчиком, мне было лет четырнадцать, и я, конечно, вовсе не заботился о делах общественных, но, несмотря на то, даже и я в то время не мог не заметить всеобщего уныния; но в особенности для нас была грозна ужасная будущность. Мой отец уехал на корабле за несколько часов до обнародования известия. Он ссудил значительную сумму денег одному ликийскому купцу, с тем чтобы тот отвёз в Крит вино и другие товары и затем привёз обратно в Афины груз египетского зерна. Предполагаемый срок его возвращения давно уже истёк, как вдруг пришло известие, что корабль вошёл в гавань Эпидавр и распродаёт там свой груз. Мой отец, которому, помимо риска потерять капитал грозила ещё опасность заслужить упрёк в том, что ссудил деньги для противозаконной торговли[10], сел тотчас же, несмотря на свою болезнь, на корабль, отправлявшийся в Эпидавр, с целью лично привлечь бесчестного к ответу. Действительно, ему удалось найти должника, и ликиец обещал уплатить всю сумму, лишь только распродаст свой груз. Но путешествие усилило болезнь отца, а быстро дошедшее до Эпидавра известие о несчастье Афин потрясло его так сильно, что он слёг в постель и должен был остаться в городе. Бесчестный ликиец воспользовался его болезнью и отплыл с нераспроданной ещё частью груза в Афины, рассчитывая на более высокие цены. Здесь ещё застал его отец, вернувшийся после болезни. Город успел уже оправиться после первого страха; опасение дальнейших несчастий миновало, так как Филипп показал себя умеренным. Но тем обширнее было поле для преследований и подозрений против всех, на кого можно было бросить тень вины в несчастье государства.
7
Важнейшими из повинностей, лежавших на богатых, были следующие три: 1)
8
Тезейон — храм народного героя Тезея, он был похож на Парфенон, только в гораздо меньших размерах.
10
В Афинах существовал закон, запрещающий афинянам давать в долг деньги для торговли хлебом в чужих гаванях.