Всякий человек есть, во-первых, замкнутая «отдельная» личность, во-вторых – момент становления рода. Личность, взятая вне контекста ее врожденных (т. е. родовых) качеств – красоты, безобразия, таланта и т. д. – логически равна всякой другой. Потому идея межличностных («горизонтальных») связей есть идея равенства или земной, логически обусловленной справедливости. Первым «борцом за справедливость», без сомнения, был Каин: в ветхозаветном повествовании о Каине и Авеле не существенно, кто из братьев был старше, гораздо важнее их, так сказать, социальная принадлежность (один – землевладелец, другой – пастух), они как бы выведены за рамки внутриродовых отношений, и только потому возможна «справедливая» зависть Каина. То же и Сальери: он «не виноват», что Моцарт родился гением. Напротив того, связи родовые («вертикальные») суть алогичные «несправедливые», суть связи Веры, Благодати и Любви (жертвоприношение Авраама). Переплетение таких горизонтальных и вертикальных связей образует как бы кристаллическую решетку всего человеческого сообщества. Соответственно, мы можем различать типы общества по типу преобладающих в нем связей. В частности, «горизонтальное» демократическое западное общество и «вертикальное» монархическое – восточное[27]. (Сошлемся, для примера, только на один из основных поводов, послуживших к разделению западной и восточной церквей, а именно, на вопрос об исхождении Святого Духа: католические богословы уклонились к формулировке «от Отца и Сына исходящего», между тем, как православные справедливо усматривали в ней соблазн двоебожия, настаивая, в соответствии с учением отцов церкви, на том, что Дух Святой исходит только от Отца.) Немецкая же культура созидалась наложением римской «горизонтали»[28] на «вертикаль» германского родового быта, и вот оттесненное вглубь древнее родовое чувство «тоски по роду», быть может, и вознаграждало мистика – вознаграждало обетованием совершенного богосыновства. Однако недостаток «духовного трезвения» вскоре заставил ее переступить через утвержденные отцами церкви пределы и вступить в область собственно еретического. Уже учение первого оригинального немецкого мистика Мейстера Экхарта, при жизни, правда, благополучно избегшего гонений, вскоре после его смерти было признано еретическим в 17 пунктах. Более того, хотя ранние немецкие мистики и являлись безусловными предтечами реформации и Лютер высоко ценил их, – лютеранство, устоявшись, отвергло их даже более сурово, чем католичество, о чем, впрочем, уже упоминалось выше. Наилучший же ответ на вопрос, в чем именно состояло основное расхождение мистиков с церковью, дает, кажется, сам Силезий в своем предисловии к «Страннику»: практически все оно – со ссылками на отцов церкви и признанные Римом авторитеты – посвящено обоснованию одного единственного тезиса: о совершенном слиянии Бога с человеком. Причем, если в начале еще признается, что мы не можем «стать Богом по природе, но можем стать им по милости Божией», то в конце автор уже прямо заявляет, что человек достигший такого единения с Богом и богосыновства во Христе», «столь же велик, богат, мудр и могущественен, сколь Бог, и Бог ничего не делает без такого человека, ибо Он един с ним». Здесь, правда, возникает затруднение, связанное с вопросом о происхождении зла. Если зло в нас, что, очевидно, трудно оспорить, то следует признать, что оно и в Боге. Это затруднение преодолевается постулатом о субстациональном повреждении чувственного мира. Силезий говорит об этом смутно:
– но смысл эпиграммы проясняется для нас соответствующим местом в упомянутой выше «Немецкой теологии», вот оно: «Могут также сказать: ты говоришь: вне этого Совершенного или помимо Него нет ничего, и все же говоришь: из Него истекло нечто: то, что излилось, то вне Его. Потому говорят: вне Его нет истинного бытия»[29]. Чувственный мир есть зло par exсellentiam, чувственный мир есть неистинное бытие. Этой мыслью, очевидно, отрицается воскресение во плоти. И действительно, Беме говорит, «Ибо эта плоть не может наследовать Царства Небесного; но она лишь есть семя, сеемое в землю, из которого вновь вырастает неосязаемое тело, каким было первое тело до падения»[30]. Или еще определенней: «Ибо сие тело есть лишь оболочка, откуда вырастает новое тело, как это бывает с пшеничным зерном в земле; оболочка же не воскреснет вновь и не оживет, как не бывает этого и с пшеницею, но останется вечно в смерти и в аду»[31]. И вот:
28
«Покидая отчий дом в поисках славы и богатства, германец не порывал с ним навсегда, да его личная судьба и не имела особого значения – главное было не дать прерваться роду…» (История средних веков, М., 1990, С. 61). Ср. рассказ Плутарха об основании Рима – в памяти народа осталось, что Рим собрался из