Я слышал, что Поднебесный двор готовит план войны. У этой маленькой страны тоже есть план, как встретить врагов. В литературе у нас есть полные достоинств сочинения Конфуция и Мэн-цзы, в военном искусстве нам ведомы стратегии Сунь-цзы и У-цзы. [То есть японцы в совершенстве знают китайскую литературу.]
Я также слышал, что Ваше Величество выбрали лучших своих полководцев и послали своих отборных солдат, чтобы захватить мою территорию. Наша страна сделана из воды и земли, из гор и морей; когда Ваши полководцы придут, мы выйдем им навстречу с войсками. Как могли бы мы встать на колени на дороге и воздать им почести?
Жизнь не обеспечена, если мы последуем за вами; смерть не обязательно придет, если мы поднимемся против вас. С чего бы мне страшиться, если нам предстоит встретиться… на рыцарском поединке? Если вы победите и мы проиграем, ваша страна будет удовлетворена. Но если мы выиграем и вы проиграете, эта маленькая страна будет вас презирать.
С древних времен всегда было лучше заключать мир и избегать войны, чтобы избавлять людей от бедствий и спасать народы от трудностей. Я нарочно посылаю гонца, чтобы он простерся на красных ступенях [Дворца]. Пусть Ваше Величество подумает надо всем этим
Похоже, Хуньу все-таки получил это послание. Он прекратил похвальбу по отношению к противнику, который не играл в высокопарную китайскую игру и больше верил в силу оружия, чем в силу слов. Немного опасаясь потерпеть неудачу того же рода, какую сто лет назад потерпели монголы, тем более что и в самом Китае его позиции еще по-настоящему не упрочились, Хуньу отказался от всяких завоевательных планов. Оставались пираты, на чьи злодеяния — похоже, вполне реальные, — по-прежнему жаловались подданные в приморских провинциях. С 1383 г. он предпринял строительство пятидесяти пяти портов вдоль всего китайского побережья, а в 1387 г. на реках Фуцзяни появилось шестнадцать дополнительных защитных укреплений. Огородив тем самым свою страну второй «Великой стеной», на сей раз прибрежной, Хуньу просто-напросто пресек все отношения с «варварскими» странами и особенно с Японией.
Связи между обоими правительствами восстановились лишь постепенно, в начале XV века. Для Китая это был период блистательного царствования Юнлэ[4], а для Японии — правления сёгуна Асикага Ёсимицу, которого обессмертило строительство на севере Киото «Золотого павильона», чей блеск, как и странная история, всегда восхищал толпы. Полностью изменив японскую политику в отношении Китая, Ёсимицу выказал полную покорность и даже позволил навязать себе титул «царя-данника», который японскому суверену присвоил китайский двор. В 1404 г. японское посольство привезло в Киото тяжелую золотую печать, которую сёгуны отныне должны были использовать, заверяя переписку с Китаем. Так Ёсимицу согласился на то, что двадцать лет назад казалось оскорблением. Смирение столь же удивительное, как и гордыня его предшественников!
Но для этого было много причин: искреннее восхищение, которое пламенный буддист Ёсимицу питал к стране, откуда к нему шли тексты и доктрины; сильное желание и, может быть, еще в большей степени настоятельная потребность японского общества восстановить торговые связи с материком; наконец, подарки, получаемые в обмен на дань, перепродажа которых могла принести безденежному Ёсимицу полезные средства. Однако его надежды не сбылись — в Японии развился мощный национализм, мешавший действию факторов, которые способствовали открытости, и в конечном счете очень быстро преодолевший их.
Китайско-японские связи восстановились лишь лет через тридцать, в 1432 г., по инициативе китайского императора Сюаньдэ[5], желавшего вновь включить Японию в массу стран-данников Китая. Со своей стороны тогдашний сёгун, Асикага Ёсинори, мало озабоченный великими принципами, тоже видел в этой ситуации определенную выгоду: японский рынок фактически очень сильно зависел от денежных средств, которые выплачивал китайский император в обмен на предметы, отдаваемые в качестве дани. Эти китайские монеты, поступавшие от правительства Срединной империи либо более или менее тайно привозимые китайскими или японскими купцами и пиратами, составляли основной монетный запас архипелага, позволявший вести обмен торгового характера вплоть до глубокой провинции.
Преемник сёгуна Ёсинори, Ёсимаса — он тоже был создателем чудесного дворца, только расположенного на сей раз в восточной части Киото и известного сегодня как «Серебряный павильон», — продолжил политику предшественника, систематизировав ее. В 1453 г. он направил в Китай посольство из тысячи человек. Оно включало многочисленные делегации и прежде всего представителей великих храмов из окрестностей Киото: Тэнрюдзи, Тономинэ, Хасэдэра. Храм Тэнрюдзи, основанный в 1339 г. Такаудзи, первым сёгуном Асикага, с XIV в. сделал успешную торговую карьеру, получив разрешение отправлять в Китай корабли за предметами, необходимыми для оборудования храма; со временем интерьер храма был завершен, но лицензия на ввоз китайских изделий на «кораблях Тэнрюдзи» (Тэнрюдзи бунэ) осталась за ним; грузы, привозимые в Японию, монахи продавали или обменивали. Тономинэ отличился прежде всего в борьбе между двумя императорами, во время династического раскола; его монахи-воины в свое время поддержали Южную династию и теперь искали, к чему приложить свою энергию. А в Хасэдэра находился знаменитый храм Каннон, богини милосердия, в котором и возникла традиция связей с Китаем.
4
Девиз правления третьего минского императора Чжу-ди, храмовое имя — Чэн-цзу, посмертное имя — Вэнь-хуанди.