Хочу отдохнуть от сатиры…

      В час заката,      Весной, в зеленеющем сквере,      Как безгрешные звери,      Забыв осторожность, тоску и потери,      Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто.      Не речисты      Были их встречи и кротки.      Целомудренно-чутко молчали,      Не веря и веря находке,      Смотрели друг другу в глаза,      Друг на друга надели растоптанный старый венец      И, не веря и веря, шептали:       «Наконец!»      Две недели тянулся роман.      Конечно, они целовались.      Конечно, он, как болван,      Носил ей какие-то книги —      Пудами.      Конечно, прекрасные миги      Казались годами,А старые скверные годы куда-то ушли.ПотомОна укатила в деревню, в родительский дом,А он в переулке своемНа лето остался.      Странички первого письма      Прочел он тридцать раз.      В них были целые тома      Нестройных жарких фраз…      Что сладость лучшего вина,      Когда оно не здесь?      Но он глотал, пьянел до дна      И отдавался весь.      Низал в письме из разных мест      Алмазы нежных слов      И набросал в один присест      Четырнадцать листков.Ее второе письмо было гораздо короче,И были в нем повторения, стиль и вода,Но он читал, с трудом вспоминал ее очи,И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!»Послал «ответ», в котором невольно и вольноПричесал свои настроенья и тонко подвил,Писал два часа и вздохнул легко и довольно,Когда он в ящик письмо опустил.На двух страничках третьего письмаЧужая женщина описывала вяло:Жару, купанье, дождь, болезнь мaмá,И все это «на ты», как и сначала…В ее уме с досадой усомнясь,Но в смутной жажде их осенней встречи,Он отвечал ей глухо и томясь,Скрывая злость и истину калеча.Четвертое письмо не приходило долго.И наконец пришла «с приветом» carte postale[2],Написанная лишь из чувства долга…Он не ответил. Кончено? Едва ль…      Не любя, он осенью, волнуясь,      В адресном столе томился много раз.      Прибегал, невольно повинуясь      Зову позабытых темно-серых глаз…      Прибегал, чтоб снова суррогатом рая      Напоить тупую скуку, стыд и боль,      Горечь лета кое-как прощая      И опять входя в былую роль.      День, когда ему на бланке написали,      Где она живет, был трудный, нудный день —      Чистил зубы, ногти, а в душе кричали      Любопытство, радость и глухой подъем…      В семь он, задыхаясь, постучался в двери      И вошел, шатаясь, не любя и злясь,      А она стояла, прислонясь к портьере,      И ждала, не веря, и звала, смеясь.      Через пять минут безумно целовались,      Снова засиял растоптанный венец,      И глаза невольно закрывались,      Прочитав в других немое: «Наконец!..»1911