Часовой, стоявший у двери, слышал оживленный шепот. Потом все стихло. Была уже ночь. Часовой задремал, прислонясь к притолоке. Вдруг в комнатах графа раздался гулкий выстрел, и из дверей с громким криком, закрывая лицо руками, выскочил Савелий:
— Помогите! Помогите! — кричал он. — Убился боярин, убился!..
И он пробежал мимо часового.
Когда же сбежавшиеся на выстрел и крики люди, во главе с Владимиром, вломились в комнату графа, они нашли его на широком турецком диване.
Он лежал на спине, свесив одну руку, сжимая в другой большой пистолет. Вся голова его была раздроблена и снесена от самой нижней челюсти. Лица не было видно. Граф выстрелил себе в рот. Стали искать Савелия, но его и след простыл, что не особенно всех удивило. Савелий сильно был замешан в преступлениях графа и скрылся, боясь суда.
О смерти графа было донесено в Петербург, и дело об его разбоях было прекращено.
Графа торжественно похоронили в родовом склепе, рядом с его первой женой, тело которой было положено в тот же гроб, в котором семь лет назад он кощунственно похоронил, вместо жены, вязанку дров.
Потрясенная графиня Елена приходила в себя. Пережитое все дальше и дальше отходило от нее и все ярче светилось, озаряя ее, счастливое будущее.
Владимир часто бывал у нее и все были убеждены, что, когда минет срок траура, молодая вдова выйдет за Воропаева.
Старик Воропаев благосклонно смотрел на их любовь с тех пор, как Елена стала «законной» вдовой графа.
В усадьбе все повеселели.
Да и губерния вздохнула свободнее. Дороги вновь стали безопасны, разбои, грабежи, похищения девушек прекратились.
Владимир решил ехать в Петербург и просить у императрицы полный абшид[12]. Графиня Елена была очень опечалена разлукой, но утешалась мыслью о скором свидании.
Накануне отъезда Владимир засиделся у Елены. Молодым людям не хотелось расставаться.
Был уже июль месяц. Ночи стояли душные, ароматные. Владимир и Елена долго, рука с рукой бродили по саду, опьяненные негой ночи, своей молодостью, своей любовью…
Но все же ехать было надо, и у веранды дома давно уже ждал Ивашка с оседланным конем.
На прощанье, крепко обнимая Владимира, Елена расплакалась.
— Не плачь, моя радость, — успокаивал он ее, — месяц, много два, я вернусь, и уже никогда, никогда не оставлю тебя.
— Я боюсь без тебя, я боюсь без тебя, — шептала графиня, крепко прижимаясь к нему, — я боюсь этого страшного дома. Мне все кажется, что по ночам бродит он, и все ищет чего-то, — и она вся дрожала, озираясь кругом.
— Скоро я увезу тебя навсегда отсюда.
Владимиру удалось успокоить ее. Заплаканная, но улыбающаяся, она в последний раз поцеловала и перекрестила его.
И, свесясь за перила веранды, она напряженным слухом долго ловила удаляющийся топот коня.
Все затихло. Графиня постояла несколько минут и тихо направилась к двери.
Темная тень преградила ей путь. Она вскрикнула.
— Не кричи, Елена, — произнес знакомый ей насмешливый голос…
— Господи! Господи! Сгинь, сатана! Пропади, наваждение лукавого! — прошептала обезумевшая графиня.
— Я не тень, не наваждение, — прозвучал словно издали металлический голос, — я действительно твой муж, граф Михаил, которого ты так оплакиваешь.
Елена увидела, что перед ней живой человек, но ее ум никак не мог помириться с этим.
— Радуйся же, верная жена, — продолжал граф, и его голос звучал уже нескрываемой угрозой. — Дети! несмышленые дети! Я жив назло вам! Я застрелил Савелия, нарядив его в свое платье! А вы так обрадовались, что даже не сомневались! Вы даже не посмотрели на его руки! Разве у него такие руки?
Граф протянул свои бледные узкие руки с длинными, тонкими пальцами.
— А, — продолжал он, — вы думали, — он умер, а мы будем наслаждаться его именем, его деньгами, любовью, молодостью, всеми радостями жизни, ради которых я погубил свою душу! А вы, не продав души дьяволу, хотите взять все! Да если бы я на самом деле умер и вы меня похоронили вон там под горой, — я бы все-таки встал из своей могилы и пришел бы к вам и задушил бы вас собственными руками!..
Он был страшно бледен, глаза его сверкали.
Елена вся застыла, не имея силы произнести ни слова. Но мысль о любимом человеке, о погибших надеждах, страстная ненависть к этому человеку, кровавым призраком вставшим из могилы, вдруг охватили ее.
Подняв руки, она громко закричала:
— Так будь же ты проклят! проклят! проклят!..
