В целом «теологи после Освенцима» стремятся к некоторому новому, еще не найденному единству политического, нравственного и догматического измерений христианства. При этом выделяется три основные группы проблем, разработка которых составляет содержание христианской «теологии после Освенцима»: 1. В свете Холокоста по-новому выглядит проблема отношений между Церковью и государством. Новый подход к этой группе проблем можно выразить в том, что «после Освенцима» христианству необходимо выработать свое собственное политическое измерение, обусловленное заново продуманным содержанием веры; политика должна быть связана с догматикой. Именно эту задачу пытался решить Карл Барт вплоть до своей смерти в конце 1960-х гг. 2. Также по-новому звучит соотношение христианского и национального. 3. В свете Холокоста по-новому ставятся и вопросы о религиозной истине применительно к христианству, о содержании христианского кредо и об универсальном притязании христианства[13].
Начало обсуждения этой проблемы в России было положено публикацией в № 5 журнала «Вопросы философии» за 1993 год подборки материалов, состоявшихся в 1991 г. в Кракове и Варшаве конференции «Значение Шоа для христианской и иудейской богословской мысли (теология Освенцима)» и симпозиума «Церковь, евреи и иудаизм (Освенцим — действительность, символика, теология)». В публикации и в предисловии к ней Ю.А. Шрейдера подчеркивалась напряженность иудейско-христианских отношений, следствием чего был ярко выраженный антисемитизм, но главным образом речь шла о теологическом переосмыслении мира после Холокоста, богословских и религиозных тонкостях, имеющих серьезное значение для сосуществования религий, и о том, что Холокост являлся следствием отказа государств, принимавших в нем участие, от религиозных оснований.
6–8 апреля 1994 г. в Москве состоялось первое официальное собрание российской общественности, специально посвященное трагедии евреев в годы Второй мировой войны, — международный симпозиум «Уроки Холокоста и современная Россия», в рамках которого 7 апреля прошел круглый стол, где несколько участников выступили с докладами, посвященными теме «Христианство после Освенцима». В частности, сообщение с таким названием прочитал старший научный сотрудник Института восточных культур Российского государственного гуманитарного университета Сергей Лезов. Он попытался сформулировать ответ на вопрос: как могло бы выглядеть после Холокоста «христианство, извлеченное в чистом виде», и пришел к выводу, что это было бы христианство, выработавшее собственную политическую культуру, не зависящую от форм государственности, характера политических режимов и т. п.; христианство, отказавшееся от всякой опоры на национальные ценности и традиции; и, наконец, христианство, релятивировавшее собственное притязание на причастность к абсолютной истине и изменившее вытекающие из этого притязания миссионерские установки. В связи с этим утверждением С. Лезов стремился показать, что связанное с размышлениями над «теологией после Освенцима» «понятие веры, отрицающей собственные универсальные притязания, и, соответствующее такому понятию веры понятие о Боге, более “благочестиво”, чем абсолютистское и “не плюралистическое” понятие веры»[14].
Ведущий научный сотрудник Института философии Российской академии наук Светлана Неретина в своем докладе «Холокост — Против Человека» обратила внимание на то, что после Холокоста, в результате появления ощущения ответственности за жизнь каждого из оставшихся в живых, представление о святости Бога Израиля стало замещаться представлением о святости народа, о святости человека. По ее мнению, акцент на человека был сделан неслучайно и не от незнания богословских тонкостей: идея истории и человека как исторического, изначально прецедентного, является тем основанием, которое позволяет перенести на него святость. Это же основание позволяет считать и его книгу (Ветхий Завет) имеющей самостоятельное значение вне зависимости от Холокоста и усиленное Холокостом: она давалась одному. Новое определение человека, непременно включающее в себя возможность само-, то есть полного, убийства, и работа с такими определениями, по мнению С. Неретиной, является «великой интеллектуальной задачей, несущей возможность конца антисемитизма». Из этого она делала вывод, что с антисемитизмом и соответственно с сочувствием к иудейскому историзму мы будем иметь дело всегда, пока данная интеллектуальная задача не будет выполнена, и корни антисемитизма стоит искать в идее истории. Завершила свой доклад С. Неретина утверждением, что «всякая попытка преодоления Еврея, всякая попытка Холокоста — это борьба против самого человека, чреватая для его бытия человеком»[15].
13
15