Старик повернул голову к Марге.
— Бог видит, Марга, турок он. Не нашей веры. Скажи, если что знаешь.
Тяжелая рука Сотира с силой опустилась на старческую щеку, и щека вздулась.
Марга ждала своей очереди. Косоглазый потянулся к ее шее, и она заговорила — ясно, вразумительно:
— Ничего не знаю. Можешь меня убить, я все равно ничего не знаю. Что сказать? Что?
— Сколько их было?
— Один.
— Врешь!
— Вот те крест, только один.
— Что он сказал? Как было дело?
— Сказал, что Сашко, господин мой, там, во дворе. — Марга старалась заплакать, но слез не было. И она продолжала: — Миче, ясное дело, пошла, сейчас же пошла, о чем ей тут думать? Здесь, среди деревьев, и скрылись. А может, пошли туда, к сеновалу Капановых — разве я видела? Ведь тут же прибежала жена кмета и отвела ее к покойной хозяйке.
— Жена кмета, говоришь?
— Она. Спроси ее, если не веришь. Она даже воды мне дала — чтобы я в себя пришла.
Начальник схватился за голову. Он ничего не понимал и не хотел этому верить.
— Жена кмета, говоришь?
— Да.
— Накова?
— Она самая.
Сотир опять потер лоб. До сих пор он никому на свете не доверял — никому. Совсем никому. Никогда и ни в чем. Однако то, что случилось сегодня, переходило все границы. Это что-то небывалое. Коварство и низость! Невиданное коварство! Невиданная низость!
Он оглушительно свистнул и несколько раз выстрелил из револьвера.
Набежали полицейские. Осмотрели отверстие в стене сеновала, залезли внутрь, заглянули во двор Сакызлаихи. Дверь сеновала высоко, а приставной лестницы нигде не видно. Конечно, похитители могли унести ее с собой. Но где они теперь? После полицейского часа скрыться можно было только через дом Капановых. А вдруг они еще там...
Оцепили квартал, стянули обруч вокруг двора Капановых. Сотир остался во дворе, у колодца, а банда хлынула в сени.
Э, шум, крик, плач... Взбешенный Сотир Иванов тяжело дышал. И набросился на полицейских агентов, которые приволокли Капаниху и Сыбчиху. Старуха была вся в крови. Эти дураки агенты никак не научатся не бить по голому телу...
Сотир ударил Капаниху по широким плечам. Сыбчиха совсем разъярилась. Орет. Она в положении, но что из того? Сотир схватил и ее за косы, пригнул к своему сапогу. Взглядом искал вторую сноху Капановых — вдову. Кто-то подсказал — она больна, да и муж ее погиб при Селиолу...[6]
При Селиолу! Хорошо сделал, что погиб: не придется убивать его сейчас.
— Подать мне ее сюда! Сейчас же!
Приволокли вдову. Но теперь взбунтовалась старая Капаниха: нет, ее она им не даст! Не-ет!
— Поищите наших мужей, с ними разговаривайте, собаки!
— Ах, так!
В воздухе свистнула нагайка косоглазого. И больше не останавливалась. Капаниха, обливаясь кровью, все больше приходила в ярость:
— Бей, собака! Бей! Бей и ее мужа! Выкопай его в Селиолу и бей — вразумляй его!
— Стерва! — Сотир поколебался было, но нагайка снова засвистела. А Капаниха кричала:
— Бей, собака! Вот моя спина, бей, сволочь! Бейте нас, убивайте, кровопийцы, кровопийцы!
Тьфу, мерзавка!
Сотир опустил нагайку, и у него с языка словно посыпались раскаленные гвозди: он выпотрошит все живое — лучше пусть выдадут! Детей в утробе матери разорвет — лучше пусть выдадут! Весь город снесет, на сто четвертей под землей будет искать — лучше пусть выдадут!
Да, видно, случилось что-то необыкновенное. Женщины начали понимать. Даже Капаниха встрепенулась, забыла про свои раны: небось опять заварили кашу ее бездельники, чтоб им пусто было! Она обернулась к снохе, вдове, а та, вытянув шею, смотрела через плечо свекрови.
— Одумайся, господин начальник или кто ты там: ну, зачем ты на нас набросился? Поищи наших мужей, с них и спрашивай!
Нагайка перехлестнула через плечо Капанихи: они еще будут издеваться над полицией, стервы! Ведь именно за мужей и бьет их Сотир. Не за них же самих!
Сотир сплюнул пену, выступившую на губах, приказал отрезать веревку от колодца.
Они ему скажут! Скажут! Он спустит их одну за другой в колодец и будет держать в воде, пока они не заговорят.
Женщин связали. Капаниха вытаращила глаза: ведь сделают, собаки! Их сила. Ах, нехристи! Она взглянула на беременную жену Сыбчо и всхлипнула:
— Да чего вы хотите, люди?
— Где ваши мужья?
Женщины разинули рты. Так вот в чем дело? Только и всего? Тю-ю! Да разве Капановы воры, или политикой занимаются, или бабники какие, а? Не грешно ли наговаривать на честных людей?
Этого еще не хватало! Капановы кому хошь могут в глаза смотреть, так и знайте! Не скрывались они и не будут скрываться никогда! Молотили их в казармах раньше, пусть молотят теперь — широка спина у сапожников!
— Ха, будем мы их прятать! Где-нибудь по корчмам шляются. Свое добирают, наливаются — чтоб не сухо было в горле всю неделю, когда гнуться им над дратвой этой проклятой, чтоб ей пусто было, э-эх! Ищите их у Дрангаза — вон он где! Где же им еще быть в такое время!..
...Капановы — отец и сын — добрали свое, выпили что положено: теперь пусть их ведут. Пусть! Теперь им ад раем покажется. Да что — девку какую-то украли, а они виноваты, ха-ха!
Пошатываясь, шли они впереди полицейской банды. Чтоб их всех... но почему они виноваты-то, а?
Вдруг Сыбчо остановился среди белой ночи как вкопанный. Никуда он не пойдет. Срам какой! Нет, какими глазами он будет смотреть на мать, на жену... Кто-то украл невесту, а их ведут!
Старик опустил голову: вон что выдумал! Ну и дурак!..
— Здесь дело нечисто, Сыбчо! Иди, говорю тебе. Против рожна не попрешь.
Нашел Сыбчо время вспоминать об украденной девке. Дурак.
Ноги старого сапожника заплетались, но он чувствовал, что агенты злы, словно осы. Что ж, этим они себе на хлеб зарабатывают, дело известное. Но сейчас они что-то особенно злы. Собаки, настоящие собаки!..
— Ну, ничего, волк их съешь! Только сегодня, Сыбчо, держись, сегодня ночью опять будут рвать нас в клочья эти собаки.
— Что верно, то верно, отец. Тю-ю! Недаром тот сказал: проваливайте! Исчезайте сию минуту! — сказал.
Сыбчо бормотал себе под нос. Но агенты накинулись на него.
— Кто? Когда? Скажи, черт![7]
Отец и сын, прижавшись друг к другу, долго упирались, потом закричали.
...Скажут, они все скажут — в казарме!..
Окровавленный Сыбчо двинулся дальше. И все-таки бормотал сквозь зубы. Подлецы! Русские подлецы! Скажет он им, как же...
— Из-за украденной девки весь переполох, отец. Вот увидишь!
Старик опять опустил голову. Сыбчо пьян. Очень им нужны женщины. Мало, что ли, баб было у них там, в восставших селах...
— Не до баб им. Сыбчо. Очень уж они разъярились что-то... Может, припекло их крепко — то-то бы хорошо.
Сыбчо икнул и снова остановился как вкопанный. Раз не из-за украденной девки, тогда на что это похоже? Схватили человека, избили и айда в казармы! Где мы находимся, а? Уж не в России ли?
— Сто-ой! Били вы нас — ладно. Ведете нас — и то ладно. А куда, а? Зачем? Ведь мы тебе заплатили, Дрангаз. Эй, Дранга-а-а-з!
Но Дрангаза не было. Агенты рычали:
— Ну, двигайся, черт!
— Черт? Нет здесь черта! Тут, братушка, тебе не Россия!
И Сыбчо заработал локтями, а потом страшно закричал:
— Убивают нас, э-ой!..
...Их связали, как водится, и сапожники притихли. Идут, не шатаются... Только старик бормочет:
— Тц... тц... пенсий им не хватает, пенсий офицерью. Помяни мое слово, Сыбчо, мы еще с ними поговорим.
Полковник широко открыл двери свадебного зала и пальцем поманил Ячо, прокурора. Они о чем-то поговорили, и Ячо, в свою очередь, поманил жену кмета.
Нако совсем растерялся: это еще что такое? Он было двинулся за женой, но ему сделали знак, чтоб он не приближался.