— А как это — с гребенчатой?
— Ну, это значит, что перфорация при изготовлении наносилась сразу с трех сторон, как бы в форме гребня.
— И сколько же стоит вся серия?
— Очень дорого. Один только блок на простой бумаге оценивается в 70 000 рублей, есть разновидность десятикопеечной марки в 25 000 рублей, да и другие не очень-то дешевые.
Моя собеседница была в восторге:
— Так, значит, ты носишь с собой целое состояние?
— Нет, я ношу с собой память.
— Память о Пушкине?
— Память о моем отце — Орфее.
Орф — это ведь прозвище, только не мое, а отца. Он его в свое время сделал фамилией. Так было модно в творческой среде. Почему Орф? Полностью прозвище звучало как Орфей, и получил он его в молодости, когда ухаживал за моей матерью, писал ей нежные песни и исполнял их прилюдно, чтобы завоевать ее расположение. Многим импонировала его романтическая влюбленность, и его в шутку спрашивали: «Орфей, где твоя Эвридика?» Сокращенный вариант прозвища стал не только моей фамилией, но и инициалами, потому как ОРФ означает Олег Романович Фролов. Это тоже одна из причуд моего родителя.
Отца многие хорошо знают. Это известный ученый-биолог, писатель, автор многочисленных научных и литературных трудов. Мне же не досталось такой славы. Многие убеждены, что природа решила как следует отдохнуть на мне.
Отец был страстным коллекционером и собирал все, что было связано с именем Пушкина. В день совершеннолетия я получил бесценный подарок — полную коллекцию пушкинских марок 37-го года — предмет его гордости и предмет зависти многих коллекционеров. С Пушкина все и началось. Культ Пушкина царил в нашем доме. О Пушкине я знал все, о нем перечитал книги, имеющиеся в профессорской библиотеке, собранной отцом за многие годы увлечения поэзией. С Пушкиным связаны мои первые успехи студенческих лет, множество статей, опубликованных в солидных научных журналах, наконец, по пушкинской теме защитил кандидатскую в Питере. Только почему-то мои труды не нашли отклика и понимания в научной аудитории, не получили какой-либо заметной оценки, и даже критики работ не последовало.
Отец подтрунивал надо мной, хотя чувствовалось, что он очень переживает. Мне, привыкшему делиться с ним успехами, похвастаться было нечем. Отец ежегодно получал какие-то награды, премии, его литераторские способности были признаны, газеты и журналы наперебой заказывали ему статьи, и на телевидении он был желанным гостем. А я для всех был только сыном известного ученого, мои собственные способности никого не интересовали, хотя я уже писал докторскую и разработал свою оригинальную теорию исследования авторского текста. Так продолжалось довольно долго, пока я не влюбился и не женился на очень милой девушке.
«Вот она, моя Эвридика!» — решил я, как только ее увидел.
Она была чертовски обаятельна! Особенно в профиль. В один миг я поверил влекущему запаху ее волос, and for one second I lost my head[19], как поется в вашей готской песенке. Ловлю себя на мысли, что сейчас трудно описать мое тогдашнее состояние, знаю только, что это была сумасшедшая страсть, поглотившая меня целиком. Каждую секунду я думал только о ней, плохо переносил разлуку и при встрече обнимал ее так, словно боялся потерять, словно боялся поверить неожиданному счастью. Я забросил занятия наукой и оставил «на потом» увлечение марками: ни на что теперь у меня не хватало времени. Я писал восторженные стихи, подбирал к ним мелодии и исполнял их моей любимой. А она… Что она? Она позволяла любить себя. Позволяла ухаживать и дарить подарки. Сейчас я думаю, что ей льстили ухаживания молодого человека, сына известного ученого — популярного в городе человека. Она стала вхожа в элитный круг творческой интеллигенции — в мир, ранее ей недоступный. Ей доставляло удовольствие рассказывать удивленным подругам о своих знакомствах со знаменитостями — артистами, радио- и телеведущими и другими чудаками, заезжавшими с гастролями в наш город. И я теперь думаю, что ей всего лишь импонировало мое внимание, а вот любить она меня никогда не любила. Но была свадьба, были цветы и машины, богато уставленный стол и крики «горько». Все как положено, как пишут в книжках. Наверное, я был счастлив. Наверное, была счастлива она. «I'm your fire at your desire», — звучала во мне знаменитая Шизгара[20].