Другое дело, что «немецкая партия» была лишь орудием самодержавия, а не наоборот, как полагали многие историки позапрошлого столетия, перелагавшие, таким образом, вину за преступления последнего на первую. Я склонен согласиться с И. Курукиным в том, что «бироновщина» «означала не столько установление «немецкого господства», сколько создание лояльной управленческой структуры <…> Бирон и другие деятели той поры <…> „достраивали“ именно петровскую машину управления…»[46]. Самодержавие в лице Анны Иоанновны попыталось порвать свою зависимость от русского дворянства, образовавшуюся в 1727–1730 гг., используя как «точку опору», служащих не государству, а «нам», «мамелюков» — немцев.
Показателен в этом отношении принцип комплектования новых гвардейских Измайловского и Конногвардейского полков (1730), созданных в качестве противовеса — «старым» Семеновскому и Преображенскому, выразителям дворянских интересов[47]. В указе об образовании Измайловского полка говорилось: «А офицеров определить из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев и из русских, не определенных против гвардии рангами», т. е. не входивших в гвардейские чины[48]. В результате: «В общем составе офицеров Измайловского полка иностранцы составляли меньшинство (27 из 76, т. е. 35,5%), однако именно они занимали все ключевые позиции в полку: среди высших офицеров (включая капитанов — командиров рот) русских было только 3 из 14 чел., т. е. 21,1%, только один был майором»[49]. Командиром полка стал обер–шталмейстер К. Г. Левенвольде, после его смерти (1735) эту должность приняла сама императрица, подполковником — шотландец Джеймс Кейт, одним из двух майоров — Густав Бирон, брат временщика. Рядовой состав набирался из украинских однодворцев. В Конногвардейском полку из 37 офицеров 15 чел. (40,5%) оказались иностранцами, причем среди обер–офицеров (включая ротмистров) — 7 из 11 (64,6%) [50].
Характерно, что, когда самодержавие отступало перед дворянством, шло с ним на компромисс (при Елизавете Петровне и Екатерине II) количество немцев в высших эшелонах власти заметно сокращалось, а при «антидворянских» царях (Петр III, Павел I, Александр I, Николай I) немецкое влияние, напротив, усиливалось. Характерна и разница в восприятии этих «монархинь» и монархов в сознании русских дворян: в первом случае, как правило, их правление расценивалось как «золотой век», во втором — трудно найти примеры позитивных оценок.
«Бироновщина» надолго осталась для русского дворянства самым жутким символом самодержавного произвола[51], даже в николаевскую эпоху такие полярно разные люди как Вигель и Герцен используют этот жупел как обозначение «немецкого тиранства». Больше никогда немцы не достигали таких высот, но, с другой стороны, именно с этой поры остзейские немцы «закрепили за собою около 25% должностей в армии»[52]. Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в «национальное царствование» Елизаветы (8,2% гражданских служащих в центральных учреждениях страны, 2 из 5 полных генералов, 4 из 8 генерал–лейтенантов, 11 из 31 генерал–майоров[53]), и позднее (в 1762 г. иностранцы составляли 41% высшего офицерства, из них три четверти — немцы[54]).
И. Курукин считает, что в «постбироновскую» эпоху Россия «переболела немцами» и «природные русские дворяне уже не смущались присутствием «немцев» на всех этажах служебной лестницы»[55]. Поразительное заявление для столь компетентного историка, каковым, несомненно, является его автор! Очевидно, он никогда специально не занимался этим вопросом, хотя даже люди просто более–менее начитанные помнят ёрническую просьбу А. П. Ермолова к Александру I: «Государь, произведите меня в немцы!».
На самом деле, немецко–русское соперничество при дворе, в армии, администрации и т. д. — постоянный и устойчивый сюжет всей русской истории Петербургского периода. Но, во–первых, никто этот сюжет толком не исследовал, а, во–вторых, таких романических страниц как дело Волынского, начиная со второй половины XVIII столетия, здесь уже не наблюдается — перед нами типичный служебный конфликт, столкновение карьерных самолюбий. Но из–за этого сей конфликт не перестает быть этнически окрашенным, ибо «русские немцы» действуют как сплоченная корпорация (клан), последовательно и жестко отстаивающая свои властные и материальные интересы.
47
По свидетельству Манштейна, эти полки «должны были служить противодействием остальным старым и сдерживать народ от попытки к мятежу…» (цит. по:
51
Вигель рассказывает трагикомический эпизод о том, как в начале 1800‑х гг. жена курляндского губернатора А. А. Арсеньева, придя к гробнице Бирона, «велела открыть гроб <…> и плюнула ему в лицо». Комментируя этот случай, Вигель склонен оправдать Арсеньеву соображениями национальной мести: «Не знаю, до какой степени можно осудить это бабье мщение; конечно оно гадко, но тут не было личности, а наследственное чувство ненависти ее соотечественников» (
53
См.:
54
См.: