Рассылка «показаний» была действенным орудием манипуляций членами Политбюро. Припугнув Калинина, Сталин посылал очевидный сигнал и другим своим соратникам. Однако главной целью проводимой акции были «правые», в данном случае Рыков. Оборотной стороной массового недовольства правительством было неизбежное повышение популярности лидеров «правого уклона», предупреждавших о тяжелых последствиях скачков. Поэтому версия о моральной ответственности «правых» за «вредительство» вскоре показалась Сталину недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать другой «след» — о прямой причастности партийных оппозиционеров к деятельности «подпольных партий» и их «террористическим планам».
У нескольких арестованных преподавателей Военной академии были получены показания о подготовке «военного заговора», во главе которого якобы стоял командующий войсками Ленинградского военного округа, ранее начальник штаба Красной армии М. Н. Тухачевский, связанный с «правыми» в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ, готовились к захвату власти и убийству Сталина. 10 сентября 1930 г. Сталин получил все эти материалы от Менжинского. При этом Менжинский писал: «[…] Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»[105].
Однако Сталин явно не испугался предостережений руководителя ОГПУ Две недели спустя, 24 сентября, Сталин писал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого (арестованные преподаватели военной академии. — О. X.) и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии […] Кондратьевско-сухановско-бу-харинская партия, — таков баланс. Ну и дела […] Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»[106].
Письмо Сталина показывало, что он хорошо понимал истинную цену этой очередной фальшивки ОГПУ, состряпанной, скорее всего, по наводкам самого Сталина. Иначе трудно объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на сигналы Менжинского об опасности. Скорее всего, Сталин и не собирался арестовывать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была «профилактическая» акция. Кроме того, Сталину гораздо важнее было вновь скомпрометировать «правых». Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, Сталин вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым, видимо, где-то в середине октября, провели очную ставку Тухачевского с Ка-куриным и Троицким. Тухачевский был признан невиновным[107].
Однако забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку «заговора военных», в ОГПУ продолжали фабрикацию «дел» о «террористических организациях» и их связях с «правыми коммунистами». Соответственно, на руководителей «правых», прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответственность за поощрение «терроризма», подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. О том, как это произошло, сообщил сам Сталин несколько месяцев спустя на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г.: «14 октября с.г. т. Бухарин позвонил мне в кабинет, где сидели в то время тт. Куйбышев и Молотов. Тов. Бухарин потребовал, чтобы я поговорил с ним по душам по некоторым “важным”, по его мнению, вопросам. Я ему ответил, что мне не о чем говорить с ним по душам. Я ему сказал, что странно было бы говорить с ним по душам, в то время как он, т. Бухарин, своей необузданной личной агитацией против Сталина культивирует террористов среди правых уклонистов. Я сослался при этом на террористическую группу Смирнова-Орлова (правые уклонисты), связанную непосредственно с Углановым, а значит и с Бухариным»[108]. Бухарин 14 октября 1930 г. ответил на эти обвинения эмоциональным письмом: «Коба. Я после разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня “напугал” — ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически»[109]. Бухарин требовал личной встречи и объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро.
20 октября конфликт между Сталиным и Бухариным обсуждался на закрытом заседании Политбюро. Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение: «Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора “по душам” с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все интересующие его вопросы поставить перед ЦК»[110]. Однако победа Сталина была омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении заключенного между ними перемирия и в конце концов демонстративно покинул заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С. И. Сырцов, благодаря чему информация о заседании сохранилась в материалах следствия по делу Сырцова-Ломинадзе. Как писал в своем заявлении арестованный по этому делу А. Гальперин, «тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20 октября обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что признает свои ошибки и спрашивает, “что от него еще хотят” Потом рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на значение, которое тов. Сталин придавал этому письму тов. Бухарина, тов. Сырцов сказал, что при обсуждении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить окна»[111]. В доносе Б. Резникова, который положил начало делу Сырцова-Ломинадзе, этот эпизод описывался так: Сырцов «сообщил самым подробным образом, что было и о чем говорилось на П.Б. Он говорилось так подробно, что счел необходимым сообщить даже такую подробность: “Сталин велел закрыть окна, хотя дело было на пятом этаже” Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин ушел, не дождавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив: “Я хотел его поругать, но раз он ушел, то не о чем говорить” […] Сырцов сказал, что письмо (Бухарина. — О. X.) написано от руки, и Сталин читал его никому не отдавая»[112].
Вопрос о Бухарине на заседании 20 октября рассматривался в связке с сообщением руководителей ОГПУ (Агранова, Менжинского, Ягоды) о показаниях «вредителей». Политбюро приняло по этому поводу следующее решение:
«а) Сообщение ОГПУ о последних показаниях членов ЦК промпартии о террористической деятельности принять к сведению и предложить продолжить дальнейшее расследование.
109
Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов / Под ред. А.Н.Яковлева. М., 1990. С. 242, 244.
111
Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). 1923–1938 гг.: В 3 т. Т. 3. 1928–1938 гг. / Под ред. Л. П. Кошелевой, Л. А. Роговой, О. В. Хлевнюка. М., 2007. С. 285.