– Это для телевидения?
Лорел подняла глаза. Айрис подмигнула ей в зеркале заднего вида.
– Что?
– Интервью, из-за которого ты задержалась.
– Их будет несколько. Следующая запись в понедельник.
– Роуз говорила, что ты к нам ненадолго. Интервью для телевидения?
– Обычный часовой биографический фильм. Интервью режиссеров и актеров, с которыми я работала, отрывки из старых картин, всякие детские глупости…
– Слышала, Роуз? – с сарказмом спросила Айрис. – Детские глупости. – Она бросила на Лорел сердитый взгляд в зеркале. – Надеюсь, ты не станешь размахивать моими фотографиями в неглиже?
– Какая жалость, – вздохнула Лорел, снимая с черных брюк белый волос. – Ушел мой лучший материал. Ума не приложу, о чем теперь говорить?
– Ничего страшного. Камера включится, что-нибудь сообразишь.
Лорел улыбнулась про себя. Чрезмерное уважение окружающих утомляет; приятно для разнообразия обменяться шпильками с истинным мастером этого дела.
Неожиданно тихоня Роуз вспыхнула.
– Вы только посмотрите! – воскликнула она, потрясая обеими руками. – Новый супермаркет. Как будто трех старых недостаточно!
– Просто возмутительно!
Раздражение Айрис, умело перенаправленное, переключилось на другой объект, и Лорел отвернулась к окну. Они пересекли город. Постепенно широкая Хай-стрит сузилась, обратившись проселочной дорогой, такой знакомой, что Лорел могла следовать за ее изгибами с закрытыми глазами. Когда деревья подступили ближе, разговор спереди замер, и, наконец, Айрис включила поворотник и свернула на узкую аллею. Надпись на указателе гласила: «Зеленый лог».
Дом стоял там же, где всегда, в конце аллеи, окнами на лужайку. Ничего удивительного, обычно дома стоят там, где их оставили. Айрис припарковалась у дома – на месте, где долго ржавел отцовский «Моррис майнор», пока мама не согласилась его продать.
– Крыша совсем обветшала, – заметила Лорел.
– Из-за нее у дома такой печальный вид, – согласилась Роуз. – Пойдем, покажу новые течи в потолке.
Лорел закрыла дверцу, но осталась стоять на месте. Засунув руки в карманы, она пыталась охватить взглядом всю картину от запущенного сада до растрескавшихся дымовых труб. Выступ, с которого они опускали Дафну в корзине, балкон, где устраивали представления, развешивая вместо занавеса старые шторы, чердак, где Лорел училась курить.
Неожиданно Лорел пронзило ощущение: а ведь дом ее помнит.
Она давно вышла из романтического возраста, но ощущение было так сильно, что на миг Лорел и впрямь поверила, будто дерево, красный кирпич, изъеденная временем черепица и старые рамы обладают памятью. Она чувствовала, что дом всматривается в нее каждым оконным стеклом, пытаясь соединить немолодую женщину в дорогом костюме и молоденькую девушку, грезившую над портретом Джеймса Дина[5]. Интересно, что он думает о ней сегодняшней?
Ерунда, дом не способен думать. Дома не помнят людей, ничего они не помнят. Это ее память, ее воспоминания. Ничего удивительного. С двух до семнадцати лет Лорел жила здесь, хотя с тех пор, как она была на ферме в последний раз, утекло немало воды. Время от времени Лорел навещала мать в больнице, но сюда так ни разу и не доехала. Что поделаешь, работа. Она позаботилась загрузить себя выше крыши.
– Забыла, где дверь? – донесся голос Айрис. – Только не говори, что ждешь дворецкого, который занесет внутрь твои вещи.
Лорел округлила глаза, подхватила сумку и пошла к дому. По каменной дорожке, которую ее мать случайно обнаружила однажды летом шестьдесят с лишним лет назад…
Дороти Николсон с первого взгляда поняла, где будет вить семейное гнездо. Они не собирались подыскивать дом. Война закончилась несколько лет назад, капитала Николсоны нажить не успели, да и свекровь согласилась выделить им комнату (в обмен на помощь по дому, а вовсе не за красивые глаза). Дороти и Стивен Николсон просто в кои-то веки выбрались на пикник.
Однажды в июле мать Стивена забрала малышку Лорел к себе, и, проснувшись рано утром, Николсоны засунули корзинку и плед на заднее сиденье и поехали куда глаза глядят. Некоторое время все шло как по маслу – ее рука на его колене, его рука на ее плече, свежий ветер врывается в открытое окно, – но неожиданно раздался хлопок.
Остановив машину, Николсоны вышли. Все было ясно, как дважды два: огромный гвоздь пропорол резину насквозь.
Николсоны были молоды, любили друг друга, и им нечасто доводилось побыть наедине, поэтому они не стали унывать. Пока муж возился с колесом, Дороти поднялась на холм у дороги в поисках места для пикника. И с вершины холма увидела ферму «Зеленый лог».
Все в этом рассказе было правдой, Лорел ничего не придумала. Дети Николсонов знали историю фермы наизусть. Старый фермер, открывший Дороти дверь, почесал затылок. Он предложил ей выпить чаю в гостиной, где птицы свили гнездо в очаге, а в полу зияли дыры. Однако маму это ничуть не смутило; она сразу поняла, что жить они будут здесь, и больше нигде.
Дом, как много раз объясняла детям Дороти, заговорил с ней, и они поняли друг друга с первого слова. Он был словно властная старая дама, слегка обносившаяся, своевольная и не без странностей, ну а кто из нас ангел? За ветхостью скрывалось былое достоинство. Дом был горд и одинок, он нуждался в детском смехе, любви и запахе баранины с розмарином, томящейся в духовке. А еще он был честен, благонравен, преисполнен планов на будущее и с радостью принял в свои объятия новую семью. Странно, почему Лорел раньше не приходило в голову, что описание дома было, по сути, маминым портретом?
Лорел вытерла ноги о коврик и вошла внутрь. Половицы привычно скрипнули, мебель на прежних местах, но что-то изменилось. В воздухе висел запах сырости – неудивительно, дом стоял закрытым с тех пор, как Дороти забрали в больницу. Роуз бывала здесь наездами, когда внуки соглашались ее подбросить, да и муж Роуз Фил старался, как мог, но чувствовалось, что в доме никто не живет. Лорел поежилась. Как мало нужно, чтобы цивилизация уступила место девственной природе.
Упрекнув себя за мрачные мысли, она поставила сумку рядом с сумками сестер, и ноги сами повлекли ее на кухню. Здесь готовили еду, заклеивали ссадины, рыдали над разбитыми сердцами, сюда первым делом направлялись все, кто входил в дом. Роуз и Айрис уже были там.
Роуз щелкнула выключателем за холодильником, электричество загудело, и она радостно потерла ладони.
– Чаю?
– Отличная мысль, – согласилась Айрис, которая уже скинула уличные туфли и теперь сгибала и разгибала ноги в коленях, словно балерина перед выходом на сцену.
– У меня есть вино, – сказала Лорел.
– Другое дело. Чай отменяется.
Пока Лорел шарила в сумке, Айрис достала из буфета бокалы.
– А ты, Роуз? – Она подняла бокал и строго посмотрела на сестру поверх очков. Глаза Айрис были такого же темно-серого цвета, что и коротко остриженные волосы.
– Ох, даже не знаю. – Роуз поднесла круглые часики прямо к глазам. – Еще и шести-то нет.
– Брось, Рози, дорогая, – сказала Лорел, шаря среди слегка влажных столовых приборов в поисках штопора. – В вине сплошные антиоксиданты. – Найдя штопор, она прищелкнула липкими пальцами. – Не напиток, а эликсир здоровья.
– Ладно, так и быть.
Лорел вынула пробку и наполнила бокалы. Поймав себя на том, что по детской привычке проверяет уровень жидкости, она улыбнулась. Главное, чтобы Айрис была довольна. Всем поровну, гласил закон, но средние сестры следовали ему с маниакальной одержимостью. «Хватит считаться, ласточка, – обычно говорила мама. – Никто не любит девочек, которые хотят получать больше остальных».
– Мне глоточек, Лол, – попросила Роуз. – Не хочу выбыть из строя до приезда Дафны.
– Кстати, она звонила? – Лорел протянула самый полный бокал Айрис.
– А разве я не сказала? Вечно все забываю!.. Если не застрянет в пробке, будет к шести.
– Тогда неплохо бы заняться ужином, – сказала Айрис, открывая кладовку и разглядывая сроки годности на этикетках. – Если доверить ужин вам, будем жевать бутерброды с чаем.
5
Джеймс Байрон Дин (1931–1955) – американский киноактер. В двадцать четыре года разбился на машине, успев сняться всего в трех серьезных фильмах. Эти роли, а также трагическая смерть и короткая жизнь, окутанная легендами и мифами, надолго сделали его героем молодежного культа.