— Я потерплю, — прошептал я и прижался моими распухшими губами к её, заставив их приоткрыться и пустить меня внутрь.
В ту минуту я осознал, что любил и хотел Джулиану так, как хотел всех прежних моих женщин. И я позволил поэтическим грёзам отступить на задний план. Ничто более не сдерживало меня, руки привычно притянули тонкое тело и скользнули к затянутой в корсет талии, рот пробежал от мягких девичьих губ к бархатистому изгибу шеи.
— Ах, — вырвалось у девушки, и она отодвинулась от меня сильным рывком. — Разве мы можем так?
В её глазах плавал туман, грудь тяжело вздымалась под тесным платьем. Я приподнялся и потянулся к ней, но она упёрлась в меня обеими руками.
— Нет… — стремительно поднялась, зашуршав пышной юбкой, и поспешно вышла за дверь.
— Проклятье! — выдохнул я.
Эта женщина спутала абсолютно всё в моей голове. Я вдруг стал твёрдо уверен в том, что она специально терзала меня, заставляла любить, подпускала к себе только для того, чтобы оттолкнуть. Я был для неё не более близким и не более далёким, чем Юджин Сэмтон. Она дразнила нас обоих и специально причиняла жестокую боль. Мне не хотелось верить, что кузина могла таить в душе подобное коварство, ведь это поведение никак не соответствовало её чистой, как мне казалось раньше, натуре. Но ведь нападение Юджина на меня произошло только по её вине. И если бы не внезапное вмешательство индейца, отнявшего у Юджина винтовку с уготовленным мне куском свинца, я бы уже ни о чём не беспокоился…
Вспомнив о Проткнутых Носах, я решил пойти и поблагодарить их. Я торопливо собрался и вышел на улицу, никому ничего не объясняя. Я и подумать не мог, что через несколько минут в моей судьбе произойдёт очередной крутой поворот.
Я вновь увидел Юджина, но на этот раз я не приблизился к нему и свернул за угол, чтобы переждать, покуда непредсказуемый в своём поведении парень пройдёт со своими дружками мимо. Начинало смеркаться. Они шагали неспешно. В наступившей вечерней тишине раздавался хруст песка под их каблуками. Их разговор заставил меня насторожиться.
— Дело верное, нечего колебаться, ребята, — слышал я голос Сэмтона, и в нём звенела затаённая злоба. — Держу пари, что краснокожие не станут громко возмущаться и искать десяток-другой пропавших коней, потому как дольше им тут задерживаться нельзя. За ними по пятам идут солдаты, скоро сюда прибудет генерал Ховард. Решайтесь…
Такой поворот дела заставил меня поспешить. Мне вовсе не хотелось, чтобы индейцы, спасшие мне жизнь, подверглись нападению и ввязались из-за этого в драку. Минут через тридцать я уже находился посреди лагеря кочевников и с любопытством разглядывал их конусообразные жилища из кожи. Я не таился, но на меня никто не обращал внимания, словно я был вполне естественным предметом в деревне индейцев. Побродив среди палаток, я приблизился к пожилому мужчине и обратился к нему на английском языке. Он улыбнулся в ответ широкими губами, и кожа на его лице пошла складками. В сгущавшемся сумраке он показался мне добродушным дедушкой, и трудно было поверить, что он когда-то кого-то убивал и снимал скальпы. Разумеется, дикарь меня не понял.
— Мне нужен ваш вождь. Кто у вас вождь? Где Жозеф?
Услышав имя, туземец снова улыбнулся и повёл меня за собой.
В большой палатке, куда я шагнул, низко пригнувшись, находилось человек десять индейцев. По их лицам плавал красный свет потрескивающего костра.
— Я хочу предупредить тебя, — начал я без предисловий, когда увидел перед собой индейца, знакомого мне по первой встрече с Проткнутыми Носами, и рассказал ему о замысле Юджина украсть лошадей. Вождь рассмеялся, услышав о таком коварстве, и отдал какое-то распоряжение своим людям. Я облегчённо вздохнул, полагая, что совершил нечто значительное, важное и полезное. Лишь потом я понял, что никогда Сэмтон со своими конокрадами не сумел бы увести из-под носа Проткнутых Носов их красивых мустангов. Но в тот день я был уверен, что оказал индейцам огромную помощь.
— Они не убьют воров? — спросил я, кивнув на удалившихся воинов.
— Зачем? Мы возьмём их, приведём сюда, посмеёмся над их глупостью и жадностью. Зачем убивать, когда в этом нет нужды? — ответил Жозеф через переводчика. Он говорил, и мне казалось, что я понимал его слова сам, без посредника. — Я всегда рад возможности избежать кровопролития. И без того уже много крови пущено, много пожаров устроено. Многие думают, что всего следует добиваться силой, но не я. Я знаю, что сила умеет только разрушать. Доброе сердце не может быть сильным, оно несёт слабость. Слабость и мягкость делают человека похожим на небо, в котором нет камней, но оно вырывает из земли даже деревья с корнями. И небо нельзя разрушить, как крепкую стену. Но мало кто из моих людей разделяет мои мысли. Белый человек тоже думает иначе, поэтому он всё разрушает. Ему кажется, что он проявляет свою власть, сокрушая. Увы, это не так. Разве может считать себя хозяином владелец разрушенного?.. Было время, когда здесь не было людей с белой кожей, и мы жили счастливо. Но к нашим отцам и дедам пришли ваши предки и стали селиться меж нами. Они назвали нас Проткнутыми Носами, потому что раньше многие наши люди прокалывали носы, чтобы носить украшения. Сегодня почти никто не прокалывает себе нос. Всё изменилось. Даже дружба. Мы никогда не враждовали с пришельцами. Мы дали им обещание жить мирно и ни разу не нарушили его. Однако белые почему-то не любили нас. Я слышал, что они никого не любят, даже своих братьев. Они любят богатство и поэтому отнимают у других то, что могут отнять. Мой отец предупреждал, что белый человек когда-нибудь захочет отнять у нашего народа последнюю нашу землю — Уаллоуа, долину Извилистых Вод. Этот край священен. Тут покоятся кости предков и питают жизненной силой наше племя. Земля существует с незапамятных времен, и сотворена она была без изъянов. Человеку не полагается вторгаться в неё, мы можем лишь пользоваться её дарами. Наши шаманы говорили так: “Юношам нельзя работать. Люди, отдающие себя работе, не могут получать видения, а через видения мы получаем мудрость. Белые требуют, чтобы мы распахивали землю, но можем ли мы взять ножи в руки и вспороть груди наших матерей?“ Умирая, мой отец велел мне закрывать уши всегда, когда кто-то заводит разговор о продаже нашей земли. И вот белые стали требовать Уаллоуа. А там лежит тело моего отца. Я похоронил отца в красивой долине, где звенели чистые воды ручьев. Я люблю эту землю больше любого другого места. Великий Дух создал мир таким, какой он есть и каким он хотел его видеть. Часть он отдал индейцам, чтобы они там жили. Почему же генерал Ховард приказал нам уйти? Разве он — Великий Дух? На последней встрече с генералом поднялся наш вождь Ту-Хул-Хул-Зот и открыто запротестовал. Он сказал, что белого человека никто не делал вождем над индейцами. Но Ховард не желал слушать и арестовал Ту-Хул-Хул-Зота. Его держали в тюрьме пять дней, затем выпустили, и он стал призывать молодых воинов к войне. Он был сильно разгневан, я не могу упрекать его. Несколько юношей взялись за оружие и убили четырёх фермеров. Они не скрывали своего деяния, уверяли, что мстили за погибшего отца. Я не знаю. Теперь всё равно. Солдаты никогда не разбирались, кто виноват, они стреляли во всех. Но сейчас война осталась позади. Мы идём на север и не желаем драться…[1]
1
По своей природе вождь Жозеф был больше дипломатом, нежели военным. Он всегда спорил и уразумлял своих противников с позиции справедливости и силы. Что касалось договора о продаже земли, он говорил: «Если мы когда-либо владели этой землей, то мы и теперь владеем ею. Комиссионеры настаивают, что наша земля продана правительству. Но представьте, что приходит белый человек ко мне и заявляет, мол, мне нравятся твои лошади, Жозеф, я хочу купить их. Я ему отвечаю, что мне самому нужны мои лошади. Тогда он направляется к моему соседу и объясняет ему, что хотел бы приобрести моих лошадей, но я не продаю их. Сосед говорит ему: давай мне деньги, и я продам тебе лошадей Жозефа. Тогда белый человек возвращается ко мне и объявляет, что купил моих лошадей и что я должен теперь отдать их ему. Если правительство когда-то и приобрело наши земли, то именно таким способом».