Обстоятельства, вызвавшие в Бухаре в 1120 г., соответствующем году Мыши[47], введение в обращение подобных денег, были таковы. Вследствие превратностей судьбы наличность в казне высокоименитых государей [Бухары] подверглась уменьшению, к сему присоединилась [также] расточительность и траты его величества государя (Убайдуллы хана). Почва же к сему
подготовилась таким образом. Финансовые чиновники небовидного (высочайшего) двора забирали в долг у богатых лиц города и торговцев на производство нужных и ненужных расходов казначейства много денег, так что средств дивана на покрытие [долгов] не хватило, расходы же государя день ото дня все увеличивались.
Когда в чеканку денег было введено изменение и дробление, то из одной чистосеребряной ходячей танги стали чеканить четыре танги. При известии об этом ужасном происшествии все слои населения погрузились в водоворот растерянности и сомнения и не знали, какое средство применить против такого дела и какое лекарство найти против столь тяжелого состояния. Участники купеческих компаний, промышленники и все, связанные с ремеслом и базаром, заколотили досками свои лавки; прекратив [всякие] торговые операции, они унесли с базаров сундуки с товарами и пищевыми продуктами; простонародье и беднота оказались в бедственном положении, лишившись ежедневного пропитания; отдавая богу души, они не находили даже материи себе на саван. Вопли малолетних и взрослых доносились до вершины небес. В пятничный день толпы народа принесли свои жалобы и просьбы о помощи ко двору государя, но им никак не удалось получить аудиенцию. Они стали проклинать мехтара Шафиъ, развязали языки, следуя выражению ха- диса: кто установит плохой обычай, на того до дня страшного суда ляжет ответственность за него и за бремя того, кто будет следовать этому обычаю[48]. В конце концов они только отправились к девана-и Пансадмани[49], к которому люди вообще питали доверие, вместе с этим юродивым пошли к дому Маъсума аталыка и там подняли крики и вопли о помощи, стали произносить грубые слова. Аталык, испугавшись всеобщего восстания, стал оправдываться и сказал, что это — дело приближенных государя и что об этом нужно доложить хану. Обнадежив людей, он решил так: «Если господу будет угодно, я, доведши об этом до августейшего сведения, постараюсь устранить случившее». Но так как по натуре бухарцам было свойственно поднимать бунты и мятежи и ими всецело овладело представление о [постигшем] их несчастье, то они не удовлетворились словами и увещеваниями аталыка. Вся масса народа, выдвинув вперед упомянутого девану, подошла ко двору государя. Эта банда разбойников стала громить камнями ворота высокого арка и кричать оскорбления и ругательства. Когда придворные с преувеличениями доложили государю об этих неодобрительных действиях, вспыхнул огонь августейшего гнева и последовал такой приказ: «То, что ввел мехтар Шафиъ, — никто не должен изменять. Кто этого не исполнит, тому пусть снимут голову».
Пишущий сие полагает, что бухарцы сами были достойны этого. Вследствие овладевшего государем гнева повесили трехчетырех глупцов, и то, чего хотел мехтар Шафиъ, упрочилось: бухарцы, чести ради, волей-неволей дали обращение единице за четверку. Через несколько дней в городе и в степи открылась торговля, убытки же пришлось принять на себя. Так что и до сих пор мехтары высочайшего двора и финансовоподатные чиновники, подражая гнусному постановлению того неблагодарного мехтара, хвалятся и гордятся этим непохвальным делом и по своему убеждению считают [его вполне] законным.
О закладке Чахарбага Ханабада с помощью Ходжа Балтуя Кутвала[50] и о том, как благодаря прекрасной распорядительности этого высокоименного ходжи на западной стороне города был разбит [этот Чахарбаг], названный Ханабадом, в год Барса
Когда закончили посадку деревьев, последовало благословенное [высочайшее] повеление построить среди чахарбага виллу. Опытные строители, приложив к сему руки, воздвигли чрезвычайно красивую виллу и пленительный дом увеселения, начертив его план пером глубокого знания на скрижали искусства таким образом, что он превышал все границы и меры возможного. Занимались постройкою и днем, и ночью. Государь, повелитель мира, в чрезмерных заботах о [скорейшем] окончании [стройки], в течение трех месяцев лично наблюдал за этим делом. Ходжа Балтуй все время был [безотлучно] прикреплен к сему делу, и ему не было дано передышки даже на день. Когда эмиры увидели такое устремление благородных мыслей государя мира, то каждый из них исполнил долг службы, приведя работников из местностей, являвшихся их собственными имениями. [В результате] построили [такую] виллу, что ты сказал бы, что это райский сад. Высота ее кровли была такова, что превзошла зубцы башенок над верандой Сатурна; а ее удивительное положение в отношении ее приятности и достоинства вызвало зависть у райских обитателей.
49
Т. е. к сумасшедшему, или полоумному, носившему кличку «пятисот-манный». Маном же в Бухаре XIX в. называлась мера веса, равная 8 пудам, или 128 кг (более точно—7 пудам, 32 фунтам, 48 золотникам, — по Н. Ханыкову. Описание Бухарского ханства, СПб, 1843, стр. 114). В середине XVIII в. по данным, собранным Е. А. Давидович, большой бухарский батман весил не больше 25 кг. См. Е. А. Давидович. К вопросу о размерах мискала и батмана в Самарканде и Бухаре в XV — XVII вв. — Докл. АН Узб. ССР, 1951, № 5.
50
Кутвал в Бухарском ханстве был заведующим строительной частью правительственной власти.