И отец Фотис, забывшись, начал громко петь: «Выросшая на священных костях греков…»
— Тише, тише, отче, — снова прошептал ему на ухо Яннакос.
Но в эту минуту раздался с балкона хриплый голос капитана:
— «И, как в древности, мужественная, да здравствует, да здравствует Свобода!»
Ага слегка зашевелился, как будто его укусила блоха, но тут же снова погрузился в сон.
Люди на площади вздрогнули и посмотрели на балкон. Но капитан все так же сидел на подушке, поджав под себя ноги, и снова наполнял свою чашку раки.
— Твое здоровье, Греция, — прошептал он. — Ты завоюешь весь мир!
— Капитан Фуртунас напился, — сказал Костандис, — и теперь в приподнятом настроении; дай бог, чтобы он не выхватил пистолет из кобуры аги и не прикончил его! Тогда мы погибли!
— Ну и пусть, — взволнованно сказал Михелис. — Этот поп заставляет мое сердце биться сильнее.
— Замолчите, братья, замолчите, дайте послушать, — сказал Манольос, который весь превратился в слух и не сводил глаз с попа Фотиса.
Нахмурившийся поп Григорис тяжело дышал. «Этот поп-голодранец зажигает сердца, — думал он, — это большое несчастье. Нужно найти способ, чтобы он убрался из нашего края…»
— Говори, говори, уважаемый отче, — сказал он покровительственно. — Почему ты остановился? Мы слушаем.
— О дальнейшем не заставляй меня говорить, дорогой отче, — ответил отец Фотис, тяжело вздыхая. — Ведь у меня сердце, а не камень, не выдержит оно…
По щекам его покатились слезы, голос осекся.
Капитан снова навалился на перила балкона и вытер свои глаза мокрым платком.
— Черт меня побери, — прошептал он, — я с ума сошел!
— Божья воля, — сказал поп Григорис, — не проклинай никого, отче, это большой грех.
— Никого я не проклинаю, — крикнул поп, снова входя в раж, — я ничего не боюсь, мы бессмертны! Сердце мое успокоилось, я продолжаю свой рассказ. Эвзоны[21] были разбиты, ушли, а мы остались. Мы остались, и вернулись турки. Вернулись турки — этим все сказано! Сожгли дома, перерезали мужчин, изнасиловали женщин — турки всегда турки! Я собрал всех, уцелевших от гибели, вот этих, которых вы видите, вот этих, стоящих перед вами на коленях, дорогие христиане, — немного мужчин, немного женщин, много детей… Взяли мы иконы, евангелие и знамя святого Георгия, взяли и кое-какие пожитки, я стал впереди, и начался наш поход… Преследования, голод, болезни… Три месяца мы скитаемся, многих потеряли в пути. Мы их хоронили, оставшиеся в живых продолжали свой путь! Каждый вечер мы останавливались, полумертвые от усталости, но я находил в себе силы, вставал, читал им евангелие, говорил им о боге и Греции, и это подбадривало нас, и утром опять начинались наши скитания… Нам стало известно, что далеко, рядом с горой Саракиной, находится богатое село, с хорошими людьми — Ликовриси. Подумали мы: они христиане, греки, у них полные амбары, у них много земли, не дадут они нам погибнуть! Вот мы и пришли. С доброй встречей!
Поп Фотис вытер пот, струившийся по лицу, перекрестился и, наклонившись к евангелию, которое держал в руках, поцеловал его.
— Другой надежды у нас нет, — сказал он, — иного утешения нет, только это!
И поднял высоко над головой тяжелое серебряное евангелие.
Глаза у всех наполнились слезами, люди вздрогнули от ужаса. Манольос оперся на руку Яннакоса, чтобы не упасть, а Михелис нервно теребил свои черные усики и едва сдерживал слезы. Даже глаза Панайотароса затуманились и смотрели теперь на людей с добротой и нежностью… Вдова тоже плакала о христианах и Греции, о мужчинах и женщинах, стоявших вокруг нее, плакала она и о своих грешных и постыдных делах… А наверху, на балконе, капитан Фуртунас зажал рукой рот, чтобы не разрыдаться и не разбудить храпевшего агу.
Только оба попа не плакали; один потому, что пережил все эти бедствия и иссушил свои слезы, другой потому, что все время мучительно размышлял, не зная, что бы придумать, как бы отвязаться от этого голодного стада и его грязного вожака, который будоражил души людей.
— Некоторые из нас, — продолжал поп Фотис, смягчая голос, — успели пробраться на кладбище, выкопали кости своих отцов и доныне таскают их с собой; эти кости будут заложены в фундаменты нашего нового села. Вот этот столетний дед таскает кости предков на своих плечах уже три месяца!
Поп Григорис начал нервничать.
— Все это хорошо и свято, отче, — сказал он, — но скажи, что вам от нас нужно?
— Землю, — ответил поп Фотис, — землю, чтобы на ней укорениться! Нам говорили, что у вас есть лишние земли — пустыри, дайте их нам, и мы их обработаем! Мы их засеем, мы вырастим зерно и обмолотим его, будет хлеб, чтобы прокормить наш род. Вот чего хотим мы, отче.