Однако я по-прежнему не мог представить явление Иисуса огромной толпе народа.
— А где, по-вашему, Он явился сразу пятистам человекам? — спросил я.
— Наверное, где-то на открытой местности, в Галилее, — предположил Хабермас. — Если Иисус сумел накормить пять тысяч человек, так почему Он не мог проповедовать пятистам? Да и Матфей пишет, что Иисус явился в Галилее на горе; возможно, Его видели не только одиннадцать учеников?
Я вообразил эту картину, но по-прежнему не понимал, почему следов ее в истории практически не осталось.
— Но ведь о событии такого масштаба непременно должен быть упомянуть кто-нибудь из историков — например, Иосиф Флавий?
— Вовсе не обязательно, — возразил Хабермас. — Иосиф Флавий писал свои труды шестьдесят лет спустя. Сколько нужно времени, чтобы местное предание выветрилось из людской памяти? Так что Иосиф Флавий либо не знал об этом явлении, либо предпочел умолчать о нем, что более вероятно — как известно, он не относился к числу последователей Иисуса и вряд ли стал писать что-то в Его защиту.
Я молчал, и Хабермас продолжил:
— Понимаете, я бы тоже хотел, чтобы источников было по меньшей мере пять. Но источник всего один, зато заслуживающий всякого доверия, — символ веры, столь прекрасный, что немецкий историк Ганс фон Кампенхаузен писал о нем: «Это повествование обладает всеми признаками исторического документа, какие только могут быть у текста». Кроме того, чтобы подтвердить факт Воскресения, нам совсем не обязательно ссылаться на пятьсот человек, видевших Иисуса. Я, например, вообще не пользуюсь этим аргументом.
В ответе Хабермаса, несомненно, присутствовала логика. Однако на меня тяжким грузом давила еще одна несообразность. В символе веры сказано, что первым, кому явился Иисус, был Петр, а в Евангелии от Иоанна — что это была Мария Магдалина. Вообще, в этом символе веры, в отличие от Евангелий, не упомянута ни одна женщина.
— Разве эти противоречия не имеют значения? — спросил я.
— Никакого, — последовал ответ. — Во-первых, внимательней вчитайтесь в символ веры. Там вовсе не сказано, что Петр первым увидел воскресшего Иисуса. Просто Петр стоит первым в списке. Что же касается женщин — не удивительно, что они здесь не упомянуты, поскольку в иудейском обществе I века женщин не воспринимали в качестве очевидцев, и их свидетельства не имели никакой ценности. Имя Петра стоит первым по значению, а не по хронологии. И опять-таки, — повторил он, — надежность источника нисколько не страдает. Да, кое-какие проблемы есть; но при этом нельзя не признать, что этот символ веры написан вскоре после Воскресения, что он не искажен более поздними преданиями, что он ясен, недвусмыслен и основан на свидетельствах очевидцев.
Волей-неволей я вынужден был заключить, что Хабермас прав, и раннехристианский символ веры — действительно мощное доказательство Воскресения.
Настолько мощное, что, по словам Уильяма Лейна Крейга, с которым я беседовал в предыдущей главе, Вольфхарт Панненберг — наверное, самый выдающийся в мире специалист в области систематического богословия — «перевернул современную скептическую немецкую теологию, полностью построив свою богословскую систему на исторических свидетельствах Воскресения Иисуса — в том порядке, в каком Его явления перечислены у Павла»[122].