– Совсем так, как и на протестантских проповедях! – сказал Бевиль. – Когда кончается проповедь, тушат свет, и хорошенькие вещи тогда происходят, черт возьми! Это возбуждает во мне сильное желание сделаться лютеранином.
– И вы верите таким нелепицам? – возразил презрительно Мержи.
– Как же не верить! Маленький Ферран, которого мы все знаем, ходил в Орлеане на протестантскую проповедь, чтобы иметь свидание с женой нотариуса, великолепной женщиной, ей-богу! У меня слюнки текли от одних его рассказов о ней. Он только там и мог с ней видеться. К счастью, один из его друзей, гугенот, сообщил ему условное место для прохода; он пришел на проповедь – и потом в темноте, можете полагать, приятель наш времени даром не терял.
– Это невозможно, – сухо сказал Мержи.
– Почему невозможно?
– Потому что никогда протестант не будет так низок, чтобы привести паписта к нам на проповедь.
Ответ этот возбудил взрывы смеха.
– Ха-ха! – сказал барон де Водрейль. – Вы полагаете, что раз человек гугенот, так он не может быть ни вором, ни изменником, ни посредником в любовных делах.
– Он с луны упал! – воскликнул Рейнси.
– Что касается меня, – заметил Бевиль, – так, если бы мне нужно было передать любовную записочку какой-нибудь гугенотке, я бы обратился к их священнику.
– Без сомнения, потому, – ответил Мержи, – что вы привыкли вашим священникам давать подобные поручения.
– Нашим священникам!.. – сказал Водрейль, краснея от гнева.
– Бросьте эти скучные споры, – прервал их Жорж, заметив оскорбительную горечь каждого выпада, – оставим ханжей всех сект. Я предлагаю: пусть каждый, кто произнесет слова: «гугенот», «папист», «протестант», «католик», – платит штраф!
– Идет! – воскликнул Бевиль. – Ему придется угостить нас прекрасным кагором в гостинице, куда мы едем обедать.
С минуту помолчали.
– После смерти этого бедняги Ланнуа, убитого под Орлеаном, у Тюржи не было открытого любовника, – сказал Жорж, не желавший оставлять своих друзей застывать на богословских темах.
– Кто посмеет утверждать, что у парижской женщины нет любовника? – воскликнул Бевиль. – Верно то, что Коменж не отстает от нее ни на шаг.
– То-то маленький Наварет отступился, – сказал Водрейль, – он испугался такого грозного соперника.
– Значит, Коменж ревнив? – спросил капитан.
– Ревнив, как тигр, – ответил Бевиль, – и готов убить всякого, кто посмеет полюбить прекрасную графиню; так что в конце концов, чтобы не остаться без любовника, ей придется взять Коменжа.
– Кто же такой этот опасный человек? – спросил Мержи, который, сам того не замечая, с живейшим любопытством относился ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.
– Это, – ответил ему Рейнси, – один из самых пресловутых наших заправских хватов; я охотно объясню вам, как провинциалу, значение этого слова. Заправский хват – это доведенный до совершенства светский человек – человек, который дерется на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут или по любому столь же законному поводу.
– Коменж, – сказал Водрейль, – как-то раз затащил одного человека на Пре-о-Клер[16]; снимают камзолы, обнажают шпаги. «Ведь ты – Берни из Оверни?» – спрашивает Коменж. «Ничуть не бывало, – отвечает тот, – моя фамилия Вилькье, и я из Нормандии». – «Тем хуже, – отвечает Коменж, – я принял тебя за другого, но раз я тебя вызвал, нужно драться». И он браво его убил.
Каждый привел какой-нибудь пример ловкости или воинственного нрава Коменжа. Тема была богатая, и этого разговора хватило на столько времени, что они вышли за город, к гостинице «Мавр», расположенной посреди сада, недалеко от места, где шла постройка замка Тюильри, начатая в 1564 году. Там сошлось много знакомых Жоржа и его друзей-дворян, и за стол сели большой компанией.
Мержи, сидевший рядом с бароном де Водрейлем, заметил, как, садясь за стол, тот перекрестился и, закрыв глаза, пробормотал следующую странную молитву:
«Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis et beata viscera virginis Mariae, quae portaverunt Aeterni Patris Filium»[17].
– Вы знаете латынь, господин барон? – спросил у него Мержи.
– Вы слышали мою молитву?
– Да, но, признаться, не понял ее.
– Сказать по правде, я не знаю латыни и не слишком хорошо понимаю, что означает эта молитва; но меня научила ей одна из моих тетушек, которой эта молитва всегда помогала, и, с тех пор как я ею пользуюсь, она оказывает только хорошее действие.
– Вероятно, это латынь католическая, и потому для нас, гугенотов, она непонятна.
– Штраф! Штраф! – закричали разом Бевиль и капитан Мержи.
17
«Хвала Господу, мир живущим, покойным спасение, и блаженно чрево Приснодевы Марии, что носило сына предвечного Отца» (