О блистательный принц, говорит автор, цвет рыцарства нашего королевства, мужество и крепость, достойные великой памяти, — и как еще мог бы восславить я в превосходной степени кого-то, кто имел бы крепость подлинную, если не словами «сей есть второй Инфант Дон Энрики»?
Мавры, таким образом теснимые промеж тех стен, прошли к третьим воротам, что ведут к внешнему пригороду; однако там они решительно развернулись, вспомнив о том, что коли ворота те окажутся закрыты, то они вовсе утратят тогда всякую надежду когда-либо отвоевать тот первый пригород, и посему вложили все свои силы в то, чтобы тому [закрытию ворот] воспрепятствовать. Инфант же и прочие, бывшие с ним, имели противное тому желание, вложив все свое усердие в то, чтобы прекратить заграждение тех ворот. Однако, при всем своем труде, долгое время пробыли они так, ибо ни в какой момент не могли закрыть более, чем одну створку, поскольку как только они хотели закрыть вторую, тотчас мавры мощно их атаковали, таким образом, что не позволяли им воспользоваться (de guisa que lhe nгo queriam leixar usar) тем, чего те желали; однако большую помощь защите христиан давала одна стена, что находилась пред лицом тех ворот, каковая препятствовала маврам таким образом, что сражаться там могли не более, нежели весьма немногие. И столько пробыли они в том [тщетном] упорстве (perfia [367]), что каждый из тех эшкудейру в свою очередь пытался держать так те ворота [закрытыми], и не мог того выдержать долго как по причине тяжести труда, так и по причине страдания (nojo), что причиняли мавры их ногам с помощью дротиков, кои метали они понизу.
И Инфант, видя, что пребывание там ничему не служило, приказал вовсе распахнуть ворота, и бросился вперед, и прочие вместе с ним; и начал преследовать мавров, каковые, не выказав никаких признаков защиты, бросились бежать, ибо казались не чем иным, как людьми убегающими от некоего быка, когда они ощущают его несущимся им вслед по какой-нибудь улице. И от того бегства, что свершили мавры, возымели Инфант и его [люди] время, дабы вновь закрыть те ворота, чего они прежде желали; и после того, как они впервые вошли чрез врата свода, и до тех пор, пока не вернулись, прошло два часа.
ГЛАВА LXXXI
Как все думали, что Инфант был мертв, и как никто не отваживался пройти чрез те ворота из страха перед маврами, что находились поверх стен
Кто бы мог подумать, что как Инфант, так и любой другой из тех [защитников ворот], окажется в таком [героическом] положении, принимая во внимание многие противные обстоятельства, какие только можно было при том вообразить? Ибо тот внешний пригород весь был полон мавров, без надежды на какую-либо помощь [от христиан], и пройти чрез ворота никто не решался по причине великой охраны, кою мавры поверх стены относительно сего блюли.
И так, с сим [отсутствием] надежды, все пустили слух, что Инфант был мертв, и все думали, что Король выкажет из-за того вид великой печали, по каковой причине никто не отваживался ему о том сказать, однако когда все же случилось, что ему было о том сказано, он ответил, что то не имело большого значения, поскольку тот [Инфант] умер, исполняя свой долг. Однако после того, как ему поведали правду о том деле, обрел он в душе своей весьма великую радость, в особенности потому, что тот сын более всех остальных походил на него сложением тела. И полагал Король, что коли он не будет так же похож на него свойствами внутренними, то станет для него [Короля] почти оскорблением после окончания его дней; ибо обычным является промеж людей, когда они говорят о ком-то, кто уже умер, тотчас подыскивать ему подобного, чрез чью соразмерность могут они дать о нем представление тем, с кем говорят; и тем гораздо лучше сие выходит, когда имеется сын, что походит на своего отца, ибо в таких случаях говорят, что в том [умершем человеке] было не более [свойств], нежели в сем его сыне; и как бы ни был хорош отец, не избежать ему скорейшего позора, когда его свяжут с каким-нибудь таким сыном, что, быть может, далек от него в добродетелях его и обычаях.
Однако поистине более верную надежду на Инфанта, своего сына, унес с собою Король Дон Жуан, когда отбыл из сего мира, в особенности из-за того начала, что там [в Сеуте] было [Инфантом] положено в столь явном виде — ведь не только лишь он, что был его отцом, но и всякий другой, из народа, радовался, слыша подобную вещь. И хотя бы любовь родителей к детям и не имела равного сравнения среди тех вещей, что природа собрала в сем мире, и пусть даже деяние само по себе было столь великим и столь замечательным, что среди всех великих людских деяний должно почитаться за чудесное, — но это он [Инфант] сам по себе приумножил все величие сей победы.