После покорения Прива, король отправился в Севенны; вскоре едались города Андуз и Алез; Ним, Кастр, Мильго, Узе в нижнем Лангедоке покорились после, и герцог Роган положил оружие. Сопротивлялся еще Монтобани но король, торопясь возвратиться в Фонтэнебло, поручил осаду этой крепости своему воинственному министру. Кардинал-генералиссимус остался под стенами осажденного города, чтобы пожать лавры новой победы, а маршал Бассомпьер для того, чтобы делать дело и подвергаться опасности.
Уступая своей судьбе, Сардинский государь, угрожаемый испанцами, нарушил в 1630 г. трактат, подписанный в Сузе в предшествующем году. Продовольствие не являлось более в Казаль, находившейся в осаде, и война вспыхнула между Людовиком XIII и герцогом Савойским. Ришельё, сделавшись фактически коннетаблем, заправлял всеми действиями, при помощи маршала Форса.
Король выехал в армию, но будучи застигнут в Морвенне сильной лихорадкой, принужден был возвратиться в Лион, где мог найти лучшую медицинскую помощь.
Болезнь Людовика ХIII быстро усилилась до такой степени, что через несколько дней он был на краю гроба и мало подавал надежды медикам. Приехали обе королевы. Смиренный и кающийся, как все люди, которые считают себя при смерти, царственный умирающий сознавался слабым голосом в своих проступках против матери и даже против супруги, ибо умирающие видят лишь собственные вины, и слабый взор их не замечает уже пятен чужой совести. Людовик поклялся: – если. Бог продлит его жизнь – быть более почтительным, более покорным к своей матери и более справедливым и нежным к Анне Австрийской. Он, даже предупреждая желания этих обеих королев, оскорбленных кардиналом, обещал отставить его немедленно, как только Франция примирится с Испанией.
Анна слишком много имела причин жаловаться на Людовика ХIII, чтобы ее тронуло это запоздалое раскаяние, впущенное предсмертным страхом.
В то время, когда король с некоторыми слабыми надеждами на спасение, боролся с горячкой, госпожа Фаржи, камерфрау королевы, внушала Гастону, что в случае смерти короля, Анна, следуя склонности сердца, отдаст руку второму законному сыну Генриха IV.
– Этот замысел исходит из вашего воображения, маркиза? спросил Монсье у этой торопливой вестницы.
Как бы там ни было, а королева питает к вашему высочеству особенную дружбу, придавая этому слову значение, гораздо ниже действительного, чтобы я не могла уверить вас, что для нее союз этот будет очень лестен.
– Вам приказано сообщить мне об, этом?
– Если бы это было так, то я не могла бы сказать иначе, как узнав прежде ваши собственные чувства.
– Я любил невестку, она знала об этом, и моя любовь продолжалась месяца три, доходя до бешенства… Но потом…
– Потом сердце ваше восприняло другие впечатления; но во всяком случае такой нежной ручкой, как у королевы, можно раскрыть прежнюю рану, которую она нанесла.
– Маркиза, поручение это мне кажется немного преждевременным; мы можем возвратиться к нему[36].
В то время, когда завязывалась тайная эта интрига, Мария Медичи устраивала партию против кардинала и уговаривала многих знатных лиц арестовать этого министра немедленно по смерти короля. По этому поводу было у нее совещание между Гизом, Монморанси и Бассомпьером.
– Не надобно отнимать жизни у этого человека, как бы он ни был преступен, сказал Гиз: – он, кажется; гордится званием князя церкви, ну что же, вышлем его в Рим, – ему там будет досуг молиться, а мы избавимся от его обманов и вероломства.
– Предложение это не удобно, отвечал Бассомпьер: – послать Армана-дю-Плесни в Италию значит совершить важную ошибку; он не преминул бы накликать там бурю, которая скоро разразилась бы над Францией. Ecclessia abhorret a sanguine[37], говорит священное писание, но это не мешает ханжам убивать спокойно тех, кто им не нравится. Мы не будем им подражать, но постараемся запереть кардинала в Бастилию. Клянусь султаном Беарнца, это отличное средство извлечь из ученой эминенции какую-нибудь хорошую, книгу об управлении государством.
– Подобное поведение, господа, было бы безумием! воскликнул Монморанси: – каждый убийца должен поплатиться жизнью. Кровь несчастного Шалэ еще дымится на нантской площади. А маршал Орнано, наш благородный друг, этот товарищ прежних героев, этот образец храбрости… Он умер в тюрьме, с почерневшим языком, с глазами вышедшими из орбит, с воспаленными внутренностями… А Вандом, великий приор Франции, сын бессмертного Генриха IV и д’Эстре, красавицы из красавиц… тоже умер за решеткой несколько недель тому назад. Господа, яд, соперник червей, точит еще его внутренности… Я полагаю этого довольно. Бесполезно будет стараться узнавать, сколько самых черных преступлений таится под покровом тайны! Я враг насилия, но говорю громко и ясно – меч-освободитель не замедлит пасть на голову Ришельё.
36
Мадмуазель Монпансье, дочь Гастона, уверяет в своих мемуарах, т. 1, стр. 395, что королева толковала о вторичном браке за другого мужа.