Потом он вздохнул и замолчал.
Но люди сведущие приписывают решению Монморанси причину более нежную, более сообразную со страстью, глубокий след которой оставался в его сердце – любовь, внушенную ему Анной Австрийской, и которую, по всем вероятиям, разделяла ее величество. К этой привязанности, как естественное последствие, присоединялась глубокая ненависть к кардиналу, ревнивые старания которого поставили преграду в минуту вероятного блаженства. Победить для такого дела было славно вдвойне: торжество принесло бы победителю лавры и мирты. Вот в чем заключался решительный повод, который мог руководить таким женским угодником, как Монморанси – тип старинного рыцарства, всегда, готового соединять в мыслях славу с красотой.
Пред вступлением во Францию, Монсье подучил богатые подарки от инфанты, прощаясь с нею в Брюсселе. Государыня эта в продолжение четырех месяцев угощавшая Гастона и его близких, захотела выказать ему еще более великодушия при этом случае. В момент отъезда не было дворянина, состоявшего на службе у последнего сына Генриха IV, который не испытал бы ее щедрости. Так были подарены драгоценные камни, золотые цепи и портреты Испанского короля. Несколько сундуков было наполнено платьем, бельем и щегольским оружием для употребления французского принца. Казначей инфанты отсчитал ему сто тысяч золотых на дорожные издержки.
Расставаясь с такой великодушной союзницей, Гастон горячо благодарил ее и клялся не забыть никогда ее благодеяний. Прощанье его с королевой-матерью было нежно и трогательно; но тайное с донной Бьянки, фрейлиной инфанты, оставило грустную задумчивость в сердце чувствительной испанки. Будучи женат не более нескольких месяцев, принц обещал этой прекрасной и слабой особе, что «страсть его не умрет в его сердце, хоть они и принуждены расстаться». Правда, что Гастон давал то же самое обещание и Маргарите Лотарингской, с которой провел один день проездом чрез Нанси.
Наследник французского престола вел войну совсем не с братом, но с кардиналом. Это видно из секретного договора, заключенного между Гастоном и Филиппом IV, в котором заключались не только почтительные оговорки касательно Людовика ХIII, но и много охранительных условий в интересах Франции. Значит вопреки всякой добросовестности, хвалители власти описали, как самый черный мятеж, восстание под начальством Гастона. Если бы оно и было таково, то король, конечно, весьма навлек его на себя, жертвуя дерзкому слуге всем своим семейством. Но еще повторяем, что нападали не на короля; мщение инсургентов имело целью одного кардинала, да и сам король был бы освобожден при успехе этой партии.
В одной современной рукописи[44] упоминается об известной поездке Монсье в Париж, совершенной в величайшей тайне, в то время, как войска его переходили чрез Бассиньи и Бургундию под командой герцога-Эльбефа, его помощника. Упомянутая рукопись придает чрезвычайно странный повод этой рискованной поездке Гастона: он узнал о возвращении госпожи Шеврёз; небезызвестно ему было, что эта дама только и заботилась о беременности королевы, и Монсье возымел мысль, что герцогиня в стачке с кардиналом легко могла повлиять на отвращение Анны Австрийской – единственный пункт, мешавший Ришельё быть действительным королем. Положительно сделалось известно, что фаворитка, по возвращении имела частые совещания с кардиналом, которых могли подозревать причину; но подозрение это было неверно.
Сообразно с рукописью, которая служит нам руководительницей, он имел совещание с королевой в полночь в беседке сада Валь-де-Граса, куда привела его Бригитта тайком от монахинь. Герцогиня Шеврёз и испанский посланник маркиз Мирбель присутствовали при этом разговоре. Гастон выражался с грубой откровенностью солдата, объявляя и поводы своей экспедиции и рассказывая о своей женитьбе на Маргарите Лотаринской.
– Ваше величество, продолжал они – не можете сомневаться, что судьба ваша не должна измениться, если Бог увенчает успехом мои усилия. Мне будет приятно возвести вас на подобающую высоту и возвратить все отнятое у вас кардиналом. Но когда Провидение не дозволило, чтобы наследник престола родился от моего брата, я хотел бы – извините за резкую откровенность – чтобы этот королевский отпрыск не был чуждым прививком, прищепленным неверными руками к моему праву.
– Монсье, отвечала королева, покраснев: – слова эти слишком выходят из пределов уважения к моему полу, даже и в то время, когда несчастья затмили во мне титло вашей государыни.
– Я кончил этот, неприятный для меня самого, разговор; наконец, мы собрались на это совещание не для обмена нежностей и любезностей. Примите во внимание, что в игре, которую я начинаю, голова моя может подвергнуться страшному риску, и было бы очень неприятно, если бы в то время, когда я буду действовать в ваших интересах, мои собственные потерпели бы вред.
44
Переписка Куртеная. Она была в распоряжение автора несколько времени, когда он писал эту хронику; он извлек из нее множество совершенно неизвестных фактов.