Отправлялась ли королева к герцогине Шеврёз, увлекаемая приманкой, тотчас же статс-дамы, камер-фрау и другие придворные дамы толпились около нее, заключали ее в оковы несносного этикета, с такою упорной готовностью, что ей невозможно было вырваться, не возбудив подозрения насчет своих тайных намерений. Для большей верности и гарантии, как только агенты Ришельё видели, что королева входила к госпоже Шеврёз, когда Бэкингем был в отеле, из отряда отделялся дворянин велел доложить о себе английскому министру и предупреждал его о посещении кардинала, по чрезвычайно спешному делу. Его эминенция, извещенный другим нарочным, являлись почти ту же минуту… В политике так легко придавать важности самым ничтожным делам, что французский министр никогда не стеснялся в поводах оправдать свой визит или продлить его по желанию.
Супруга Людовика XIII, которую фаворитка с трудом успевала освободить на несколько минут от аргусов, обманутая в надеждах, которые может быть завели бы ее за пределы обязанностей, удалялась, подавляя тяжелые вздохи, и, возвратившись в свое блестящее уединение, от фантастических грез сна ожидала образа невозможного счастья.
Таким-то образом королева Анна заставляла предполагать, по словам госпожи Моттвиль, что «признания Бэкингема были принимаемы, как вымышляют относительно богов, которые терпели жертвы людей, т. е. не дав угадать чрез оракулов, благоприятна или неблагоприятна была судьба обожателей.» Эта снисходительная истолковательница прибавляет впрочем, что «королева, не смотря на чистоту ее души, не могла избегнуть, чтобы не находить удовольствия в этой страсти, которой легкие наслаждения находила она в самой себе, которая льстила более ее славе, нежели оскорбляла добродетель.» Вот признанье, отлично прикрытое осторожностью; но не нужно обладать способностями оракула, чтоб узнать, что если бы случай поблагоприятствовал жертвам Бэкингема, то они не были бы ни менее полны, ни менее вполне приняты, как и жертвы Адонисса или Эндимиона.
Победа мало бы имела прелести, если бы ее не сопровождала пышность торжества; Ришельё, до сих пор побеждавший не смотря на присутствие интриги, любовь, захотел насладиться досадой своей хорошенькой противницы. Однажды утром госпожа Шеврёз увидела его у себя в кабинете. Черты кардинала, дышавшие злобной радостью, отражали внутреннее удовольствие; герцогиня почувствовала себя оскорбленной при виде этой торжествующей физиономии и дала себе слово; во что бы то ни стало унизить его эминенцию.
– Я пришел порадоваться с вами, герцогиня. Вот, господин Шеврёз, кавалер ордена Подвязки; дружба, которую оказывает ему герцог Бэкингем, приносит плоды. «Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает»[14]; знаете ли вы, что этот орденский девиз великолепен?
– Сознаюсь, монсеньер; но без всякого сомнения, полагаю, ваше эминенция, вы уже заслужили, чтобы вам было стыдно.
– Ах, вы думаете, любезная герцогиня, мне было бы не к лицу презирать приятный грех.
– Которого сами желали бы быть сообщником.
– Обязан бы сказать – нет; но небо иногда отказывает нам в добродетелях нашего звания.
– Итак, господин кардинал, вы делаете мне честь, полагая, что фаворит английского короля, из признательности, вышил подвязку моему мужу; и держу пари, что ваша эминенция находите оригинальное удовольствие думать, что эта подвязка заключает приятный обмен между домами Шеврёз и Бэкингемом.
– Я слишком дружен с вами, чтобы питать подобные мысли, я поддался им настолько, насколько прикажет ваше самолюбие. Но вот чего я никак не могу устранить из моих подозрений – это любви английского министра к королеве и, осмелюсь сказать, того старания, которое вы прилагаете, чтобы помочь успеху этого дерзновенного чувства.