Выходя из кареты, король жаловался на дрожь; к десяти часам вечера у него обнаружилась легкая лихорадка. Самое легкое уклонение от привычек поколебало слабое сложение этого государя; увеселений предыдущей ночи, в которых принимал собственно участье только взор его величества, было достаточно, чтобы нарушить равновесие его жизненных отправлений, а дорожная усталость, которую едва почувствовали самые нежные придворный женщины, окончательно вызвала нездоровье в худосочном Людовике XIII. Два доктора объявили, что болезнь не могла иметь никакого опасного последствия, что на другой день, по всем вероятиям, король мог продолжать путь. Но Людовик, которым овладевал мрачный ужас при малейшем расстройстве его слабого здоровья, утверждал, что он был очень болен, и решался остаться в Комньене. «Если – прибавил он зловещим тоном: – не нужно мне будет поворотить до подземных жилиц Сен-Дени, мимо которых Господь пронес меня живым сегодняшнее утро.» Тогда узнали тайну болезни, следы которой ускользали от науки: она заключалась в боязни похорон, часто обнаруживавшейся в жизни этого государя и вероятно навеянной на него при виде семейной усыпальницы.
Три королевы, принцы и принцессы поспешили навестить короля; но, одолеваемый мрачными мыслями, он казался мало чувствительным к этому вниманию, также как и к почтительному участью Бэкингема. Высокие особы удалились, совершенно впрочем успокоенные состоянием здоровья его величества, за которое доктора вполне ручались.
Выходя из королевской комнаты, Бэкингем схватил руку королевы, внезапно вздрогнувшую в его руке. Принц Конде, не смотря на жгучее воспоминание о своем аресте в комнате итальянки Марии[18], поспешил подать ей руку в качестве ее кавалера. Принц Конти, хотя и огорченный, потеряв надежду назвать Генриетту своей невесткой – граф Сокассон получил оскорбительный отказ в своем искательстве, провожал Английскую королеву.
Герцогиня Шеврёз не была чужда внутреннему распорядку помещений в Компьене, сделанному графом Шкалэ, который тогда находился в большой милости у этой фаворитки. Обыкновенные апартаменты королевы были уступлены из уважения молодой супруге Карла I. У Анны Австрийской, помещенной на этот раз во флигеле, противоположном павильоне Людовика XIII, была соседкой лишь королева – мать, подозрения которой, как известно, было трудно возбудить в делах любви. Необходимо объяснить выбор подобного помещения. Герцогиня, которая во всех королевских резиденциях предавалась нежным склонностям сердца, знала тайные выгоды, представляемые этой частью замка. Четыре фрейлины ее величества должны были ночевать в гардеробе, сообщавшемся с комнатой ее величества. Этот гардероб примыкал с другой стороны к ряду покоев, которые Шалэ, позаботился объявить необитаемыми и которые устанавливаи легкое сообщение между апартаментом королевы и комнатой, назначенной Бэкингему услужливым камергером. Благодаря этому необитаемому пространству, английский министр, по-видимому, помещался очень далеко от чувствительной государыни, но он мог, не возбуждая ревнивых подозрений дойти до самой ее комнаты, если бы четыре девицы, которые должны были ночевать возле нее, были верны и скромны. Поэтому госпожа Шеврёз была слишком ловка, чтобы не задобрить этих опасных свидетельниц, которых невозможно было удалить не возбудив подозрения старой статс-дамы, преданной кардиналу. Блестящие супружества более лестные для этих девиц, нежели денежные вознаграждения, были им обещаны, хотя впрочем, и не вполне им доверили тайну. Вскоре мы увидим, все ли они поддались этой перспективе счастья.
Графиня де-Ланой, полагаясь на бдительность часовых, поставленных у дверей Анны австрийской, была спокойна за гардероб, не зная его тайного выхода, ловко замаскированного кроватью, наконец, сама зашла в комнату, сообщавшуюся с апартаментом ее величества, графиня, говорим мы, не считала опасным подчиниться приказанию королевы, хотя исполнила его и не без досады, когда королева велела ей выйти, прибавив, что ей надобно переговорить с доброй Марией.
– Скажите с нежной Марией, добрейшая моя государыня, воскликнула герцогиня, обнимая Анну Австрийскую, как только не могла ее слышать шпионка Ришельё. – Если бы входило в мою обязанность, или по крайней мере мне было дано довершить ваше счастье, как бы я сама была счастлива. Но, увы, это несбыточно: любовь женщины к женщине не в состоянии сообщить этих радостей, в которых утопают все горести жизни; они вручены другому полу, а странные условия света…
– Молчи, малютка, отвечала Анна, зажав рукой рот наперсницы: – слова твои не хороши.