– К черту этих несносных! Будьте покойны, Боаробер, прибавил Гастон, потрепав по брюху своего собеседника: – я останусь глух к советам, которых цель – закрыть мне путь к удовольствиям и предписать мне правила скуки.
– Скажите также, ваше высочество, – лишить ваше будущее царствование знаменитой опоры.
– Но наслаждение! в особенности наслаждение! Вы знаток его, аббат, вы, который молитесь у ног молоденькой девушки, вы, который считаете на своем столе двадцать бутылок, против одного зерна четок. Послушайте, я хочу вам рассказать употребление своего вчерашнего дня: и вы увидите, что я потерял бы, отказавшись от такой веселой жизни.
– Св. отец не запрещает своим постриженным овцам слышать веселое словцо, но я очень боюсь, чтобы рассказ вашего высочества…
– Перестань, ханжа; твои рассказы хорошо известны. Итак слушайте.
– В таком случае грех моего уха я заставлю упасть на совесть вашего высочества.
– Хорошо, хорошо, старый грешник; на ней так же мало места, как и на вашей. Я проснулся в отличном расположении духа, и начал насмехаться в глаза над толстым полковником Валоном, вошедшим ко мне в качестве дежурного. Не знаю, аббат, встречали ли вы когда-нибудь этого офицера; клянусь султаном великого Беарнца, я ничего не мог видеть смешнее этих семи или восьми угреватых носов, соединившихся на его лице. Впрочем нет надобности видеть этого смешного лица, чтобы познакомиться с брюхом полковника: он носит его в шести шагах перед собой. При виде этого осуществления брюха, вымышленного забавником Рабле, мне пришла самая смешная мысль, какая когда либо появлялась в голове сумасшедшего: мне показалось, что не дурно было бы съесть яичницу на этом голом брюхе, и я решился привести в исполнение эту фантазию. Тотчас же я увез Валона к себе в Шалльо в сопровождении троих или четверых приятелей, и мы начали пить страшным образом. Когда нас порядочно разобрало, я, открыв полковнику свое желание, спросил, будет ли он настолько веселым собеседником, чтобы согласиться на подобную забаву. Он охотно отдался в наше распоряжение, и повар немедленно приступил к делу. Пока жарилась яичница, полковник разделся, лег на стол и представил нам мясистую гору, возбудившую всеобщий, гомерический смех. Наконец явилась яичница, повар опрокинул ее дымящуюся на брюхо весельчака, гости стали вокруг, и ни чрезмерный жар этого блюда, ни удары вилок, которыми слегка покалывали Валона, не исторгли у него ни малейшей жалобы. Держу пари, мой толстейший аббат, вы сожалеете, что не видали, как прыгала яичница на живом блюде, подымавшемся от хохота полковника, который не переставал веселиться вместе с нами. Право это зрелище было веселее всех комедий Бургундского отеля.
– Признаюсь, что я упустил превосходный случай заставить танцевать мое собственное брюхо… Посмотрите, посмотрите, оно пошло в ход только при одном рассказе об этой шутке.
– Это еще не все, малютка. Я был, что называется в ударе и хотел достойно закончить день, начавшийся таким блистательным образом.
Но здесь Гастон рассказал происшествие, положим, очень смешное, но неудобное для печати.
Боаробер, придя в восторг, побежал отдать отчет кардиналу.
– Все идет отлично, монсеньер, сказал он потирая руки: – и мы достигнем своей цели.
– Ты слишком быстр в своих заключениях, отвечал Ришельё, покачав головой. – За исключением некоторой легкости, по-видимому, усвоенной тобою относительно принципов моей племянницы, беспутная голова твоя не дурно обдумала это дело; но с таким слабым и переменчивым человеком, как Гастон, нельзя верить решениям до тех пор пока они не исполнятся. Ты взял все, что можно было взять в пьяном виде; принц, отрезвившись, я предполагаю, возвратится к своей щекотливости; и этот слабый ум покорится вновь полковнику Орнано[21], его обычному советнику, злоба которого ко мне известна.
– Опять один из этих итальянцев, которых пожирает честолюбие… Он кончит по примеру Кончини.
– Молчи, Боаробер! – воскликнул кардинал при имени благодетеля, которого он предоставил убийцам; но потом продолжал спокойно: – полковник хороший человек, но по своему несносному характеру часто решается причинять мне неудовольствие, и мне может наконец надоест, если он будет восстанавливать Гастона против моих намерений. Пусть он остерегается в особенности стать мне поперек дороги относительно замужества моей племянницы, ибо я буду вынужден…
Ришельё не окончил фразы, но Боаробер мог прочесть зловещую мысль в его взгляде.
– Я надеюсь, что нам не помешает неблагоприятная мудрость полковника. У Гастона веселые лица подобные моему, предпочтительнее мрачных суровых лиц. Предоставьте мне действовать, монсеньер, и я озабочусь постоянно держать стену из бутылок между умом принца и вредными советами его фаворита.
21
Орнано, семейство которого было в родстве с семейством, из которого впоследствии вышел великий Наполеон, – был наместником в Нормандии, и его называли просто полковником, потому что он сохранил начальство над корсиканской гвардией.