– Отдай ему это послание, любезный; эта милая находчивость доставит ему удовольствие, без вреда для меня[29].
Известно, что осторожный совет Мари – увы, опоздал. Но граф, льстя себя надеждой, что спас свою голову, согласившись на требование кардинала, ни мало не беспокоился. Бедняга полагал, что поступил в высшей степени политично; он пытался доказать это своей подруге, отвечая посредством того же курьера: «Я говорил, скажу больше – я писал; но успокойтесь, милая Мари, голова моя спасена; я видел собственными глазами, как сгорело письмо».
Хотя этот ответ и не совсем успокоил герцогиню, однако, во всяком случае, уничтожение такого опасного документа как письмо, перехваченное Лафейма, каковы бы ни были поставлены условия за его уничтожение, могло иметь только благоприятное влияние на исход начатого следствия. Притом же оно должно было обеспечивать положение Гастона перед Людовиком XIII. Фаворитка не хотела ложиться спать, не уведомив его высочество о таком счастливом обстоятельстве, верному пажу поручено было отнести к принцу следующую записочку: «Госпожа Гиз вытребована, не оставляйте короля и укрепляйте свой твердость воспоминанием о великом Беарнце. Известное письмо беглецов Пюилорана, Колье и Рошфора сожжено: если вам будут угрожать его представлением – это пустые слова, письма не возрождаются подобно Фениксу из пепла».
Госпожа и девица Гиз с радостью получили известие от своей родственницы. Первая давно уже, хотя и не с большой надеждой, ожидала заключения брака, который мог еще увеличить блеск ее знаменитого семейства; вторая нежно любила Гастона, и разгульная жизнь этого принца, удалявшая его от нее, стоила ей многих слез. И той и другой было не безызвестно, как трудно переделать ветреный характер Монсье; но девица Монпансье обладала высшим стоицизмом, и блестящая перспектива произвести на свет наследника престола, устраняла пред ней всякую грустную мысль. Мать и дочь проехали в десять часов двадцать миль, отделявших замок Гиз от Нанта – обстоятельство замечательное, если принять во внимание тогдашнее состояние дорог и тяжесть экипажей.
Свадьба была решена, как могла быть решена, без согласия короля, в покоях королевы-матери, которая, жертвуя необходимости своими видами на принцессу своего семейства, была счастлива женитьбой принца Анжуйского. Ей казалось, что под узами Гименея, принц откажется от порочных привычек. Покончив дело таким образом; и ожидая только утверждения государя, Гастон с большей уверенностью, какой можно было ожидать от его характера, в особенности при тогдашних обстоятельствах, явился утром к королю, решаясь не отступать от своего намерения. Несмотря на поводы к неудовольствию брата, которые казались королю основательными, последний принял его с кротостью, которая ему была обычна, даже с людьми, имевшими быть арестованными по выходе из комнаты, по его же приказанию. Рабский подражатель коварства первого министра, этот государь был опаснее всего, когда рассыпался в любезностях: он, подобно Ришельё, под ласками кошки, скрывал свирепость тигра.
Кардинал нахмурился при виде Монсье в комнате короля, но умея быстро овладевать собой, он с улыбкой подошел к принцу, поклонившись Людовику. Два дня уже Ришельё занимался почти исключительно замужеством племянницы с Гастоном; он придумывал различные средства представить этот вопрос Людовику XIII, и в тоже утро решился ловко предрасположить короля к этому союзу, чтобы иметь время уничтожить его сопротивления, если бы они, возникли, в течение восьми дней, просимых принцем. Но встреча с Монсье у короля и видимая решимость его оставаться, не смотря на прибытие кардинала., тот час же подали последнему мысль изменить план и действовать устрашением. Удар был дерзок, но ловкий прелат рассчитывал, что в его руках он будет неизбежными
– Вижу с радостью, сказал кардинал, смело приступая к щекотливому вопросу: – что доброе согласие восстановилось между августейшими братьями, и…
– Ради всех святых! – перебил Людовик ХIII, устремив свой сверкающи взор на кардинала: – мы уже высказали вам все неудовольствие – касаться прямо этого дела…
– Я этого не забыл, ваше величество, но возвратимся к нему в полном убеждении, что оно уже обсуждалось до моего прихода.