Не такими красками надобно рисовать маркиза Лувуа, которому его отец Теллье выхлопотал еще при житии звание государственного секретаря в военном департаменте. Этот молодой человек, довольно стройный и красивый, известен только своими дебошами и грубыми манерами, не совсем искренний, хотя характер у него живой, вспыльчивый. Сам Лувуа признавался мне, что смертельно ненавидит труд, но страстно любит женщин и удовольствия. Одно из двух: или управление армией сообразится с этим вкусом, довольно мало совместимым с военными делами, исключая гарнизонов, или новичок-министр много изменится, прежде чем приступить к исполнению своей обязанности. Король, который с невероятным терпением принимается за воспитание маркиза, смотрит снисходительно на его леность. Увидим, что выйдет из всего этого; но если только Лувуа заступит место своего отца, то конечно, не по недостатку сопротивления со стороны Тюренна: этот великий человек почувствовал очень хорошо, что возвышение подобного молодца на пост военного министра не обещает ничего кроме высокомерия, грубостей генералам, а маршал не желает подчиняться подобному управлению.
Страсть короля к девице Ла-Валльер еще не охладела; можно даже сказать, что она с каждым днем увеличивается. Фаворитка эта не могла остаться при Мадам: это была бы жизнь кошки с собакой, а в этом обстоятельстве, когти были на стороне принцессы, в то время как фрейлина могла только изображать беззащитную маленькую собачку. Вдовствующая королева, по просьбе сына, согласилась принять к себе девицу Ла-Валльер, что, сказать мимоходом, было весьма мирской уступкой для ее набожности. Но королевская любовница решилась наконец принять дом, от которого до сих пор отказывалась: она поселилась в отеле Бирон.
В день новоселья Людовик XIV оставался от полудня до четырех часов утра у своей возлюбленной. Возвратившись в Лувр, он нашел молодую королеву в одной юбке, у камина, с герцогиней Шеврез.
– Что вы здесь делаете? – спросил он у нее сердито.
– Я ожидала вас, государь, – отвечала королева, со слезами на глазах.
– Ожидали… Ожидали!… Я полагаю, это часто с вами случается.
– Увы, государь, это очень справедливо, потому что вам не слишком нравится мое общество.
– Э, супружеские узы – не железные же крючья!
– Узы любви нам больше нравятся, государь, и не имеют надобности быть столько прочными, чтобы привязать вас.
– А! – проговорил король насмешливо: – кто вас научил этому?
– Но, государь, для женщины, оставленной подобно мне, жалоба…
– Очень смела… Притом же, о каком вы говорите оставлении? Разве я не каждый день ночую дома.
– Я знаю, что вы ночуете в моей спальне, – перебила королева с некоторой досадой: – но…
– Очень хорошо, понимаю… Но довольно, извольте идти сдать.
– Милый супруг! – воскликнула королева, падая к ногам Людовика…
– Что вы хотите сказать?
– Что я вас буду любить, – возразила с живостью Мария-Терезия, – хотя вы и…
– Довольно, – сказал король растроганным голосом: – я употреблю все старания заставить вас позабыть об этом.
Госпожа Шеврез сочла обязанностью удалиться потихоньку.
Королю очень хотелось, чтобы фаворитка ею была принята у королев, и даже, чтобы обе они смотрели на нее благоприятно. Анна Австрийская выказывает в этом случае довольно снисходительности; но Мария-Терезия, как и надо полагать, имеет основательные причины обнаруживать меньше покорности. Госпожа Монтозье получила щекотливое поручение уладить с молодой королевой: последняя желает, чтобы Ла– Валльер вышла замуж; король согласен, если фаворитка не противится желанию королевы. Людовик ХIV подумал о Варде, но этот молодой вельможа прикован к колеснице графини Соассон, которая не долго тужила о потере своего неверного возлюбленного.
– Оставьте ей любовника, – сказал Людовик XIV: – она исцарапает нас, если мы наложим хоть на одни сутки воздержание.
Я недовольна Кольбером; он слишком далеко начинает простирать суровость против бедного Фуке; это не только строгое правосудие, но настоящая вражда. Я знаю из верного источника, что он велел под рукой предупредить адвокатов, что Бастилия или ссылка ожидает первого, кто дерзнет взять на себя защиту бывшего министра финансов. Дело уже идет не о поверке отчетов, но о стеснении бедняка; здесь уже будут говорить не цифры, но процессы, а процессы всегда не великодушны, Вот что послужит к порицанию Кольбера. Бедного Фуке уже подвели продать звание генерального прокурора в парламенте, с тайной целью устранить его процесс из этого учреждения, которое одно могло судить своего члена[22].
22
По внушению Кольбера Фуке продал эту должность за 1,400,000 франков; он внес эти деньги в государственное казначейство, но от этого не уменьшилось строгое с ним обращение.