Я смеялась глупым шуткам Шопелля, как он вдруг переменил разговор, – что с ним очень, часто случается, благодаря его ветреному характеру.
– Возьмите, сказал он, подавая мне маленькую бумажку: – вот четверостишие, которое король нашел в понедельник у себя на туалете.
Я взяла бумажку и прочла:
– Стрела недурно отточена, – продолжал мой веселый сосед: – острие ее должно было уколоть финансовое немного сердце Людовика ХIV; а между тем он смеялся, очень много смеялся и сказал, что «автор этих стихов выразился лучше нежели придворные». «Пусть он откроет свое имя, прибавил король: и я велю выдать ему пятьсот пистолей». Но поэт еще не открылся: не слишком верится слову королей, когда они обещают вознаградить своего цензора.
В ученом мире произошло нечто любопытное: Людовик ХІV велел выписать с большими издержками из Италии синьора Бернини; знаменитого архитектора; въезд его в Париж походил на въезд посланника. Ему дали отель, слуг, экипаж и много денег. Окруженный всей этой пышностью и чествуемый подобным образом, итальянец начал своей знаменитой рукой чертить план и фасад Лувра, который должен стоять лицом к церкви Сен-Жермен Окзерруа. Окончив работу, он сел в свой великолепный экипаж и с торжествующим видом предстал перед Кольбером. Но планы синьора Бернини оказались плохими, и Кольбер заставил покраснеть иностранного артиста, показав ему другие великолепные планы, хотя они и не были плодом итальянского воображения. Сочинил их Клод Перроль, а страннее всего, что этот Перроль… медик. План его принят вполне ученым советом строителей[47] и будет исполнен не во гнев Лево, который никак не состоянии понять, как доктор мог сочинить архитектурный план, потому что он, Лево – архитектор, ни за что не сумел бы пустить кровь больному. Мы убедились уже со временем вступления Кольбера в министерство, что теперь можем не искать в Италии наших государственных мужей, а теперь знаем, что нет надобности искать там и архитекторов.
Все это я прочла в новой газете под заглавием «Журнал ученых». Это тоже полезное учреждение, ободряемое Кольбером. Я также нашла вступительную речь графа Бюсси Рабютена, произнесенную во французской академии. Может быть я ошибаюсь, но мне кажется, что полковник говорил перед ученым собранием, как он мог говорить перед фронтом легкой кавалерии: речь его весьма сухая и краткая действительно походит на манифест, объявляющий о войне. Это мне показалось очень далеко от благородного и обильного образов красноречия, к которому приучил нас аббат Боссюэт с 1662 г.
Я едва не разорвала страницы журнала ученых, где прочла, что умер в Риме Николай Пуссен, этот великий живописец, которым может гордиться Франция… Он привлек на свое отечество часть славы, завещанной Италии Рафаэлем и Микеланджело; но не мог осилить интрига посредственности. Счастливая зависть Вуэ заставила его покинуть родину. Мне чрезвычайно грустно здесь прибавить, что в то время, когда Людовик XIV осыпал наградами иностранцев, – этот французский живописец не получил ничего от своего государя.
Лавры не всегда предохраняют от грозы: Бюсси, только что увенчанный свежим академическим венком, попал в Бастилию. Он шел на церемонию королевского вставанья в Венсене, как вдруг был арестован караульным гвардейским офицером Тетю, который предъявил ему приказ, в силу которого он должен был обыскать Бюсси и доставить королю все, что найдет.
Самая большая ошибка графа та, что он заказал маленькую книжечку в формате молитвенника, в которой вместо священных картинок вклеены миниатюрные портреты нескольких вельмож, жены которых подозреваются в легком поведении. Под каждым портретом сделана подобающая подпись. Бастилия! Очень строгое наказание… А между тем, что значит, такой крошечный волюм о подобном предмете.
Но кажется, главным обвинением служит четверостишие на короля и Ла-Валльер. Есть подписи очень резкие, которых я и не запишу в свои мемуары из боязни, чтобы они не попались в руки моим дочерям или внучкам до замужества.[48]
48
Именно за эти четверостишия, украшенные самыми безнравственными изображениями придворной жизни, Бюсси был заключен в Бастилию. Этот пасквиль в стихах был пропет в одной оргии; в числе частей были враги поэта и донесли. Многие писатели и сам Вольтер ошибочно полагали, что Бюсси был арестован за свою «Любовную историю Галлов»: в этой книге заключаются события, случившиеся после этого ареста.