Второе – тот факт, что движущей силой реформирования советской системы была численно растущая бюрократия среднего звена – ИТР, преподаватели, научные работники, журналисты, хозяйственники, директора предприятий и т. п., начавшая после прекращения сталинских чисток и массовых репрессий испытывать во времена брежневского застоя серьезные карьерные проблемы (склеротизация каналов вертикальной мобильности). Без учета и понимания мотивов этой самой компетентной группы советских управленцев и идеологов (почти совпадавшей по численности со всем образованным слоем в СССР) искаженным и мифологизированным оказывается и сам процесс изменений, или распада СССР, включая и паралич, бездействие тех, кто должен был защищать эту систему. Именно бюрократия была держателем той идеологии, о которой говорилось чуть выше. Только она могла сохранять и транслировать идею государства как единственного суверена, защитника общих ценностей, интересов и прав, инициатора политики реформ. В тотальном государстве не могло быть иной социальной группы, обладающей авторитетом и интеллектуальными возможностями для разработки иной идеологии.
Поэтому, при всей радикальности слома коммунизма в 1991–1992 годах, позиции бюрократии не были серьезно затронуты и ущемлены[1]. Осознание этого обстоятельства позволяет яснее видеть цели и границы институциональных преобразований, включая экономику, характер приватизации, отказ от суда над КПСС, люстрации, реформы политической полиции и судебной системы, то есть от решительного проведения политики исторического расчета с прошлым. Пределы изменений были заданы интересами, горизонтом и идеологией бюрократии. Все вместе это и придает особенные черты современной российской политической культуре, сложившейся вокруг идеологии суверенного, патерналистского и милитаристского государства.
Но идентификация с таким государством означает соучастие в его преступлениях. Признать это, а значит – и свою ответственность российское общество не в состоянии (и в целом, и в лице отдельных людей). Карл Ясперс после войны, размышляя об общей вине немцев, разводил два понятия: юридическое – вины непосредственных инициаторов террора, высшего руководства гитлеровского рейха, и моральное – коллективной ответственности, вменяемой всему обществу (если это «общество»). И то и другое образует единый комплекс действий, без которых невозможна рационализация прошлого, а значит, и проведение результативной исторической политики и демократических трансформаций. Но если первое допускает участие, включение внешних сил, международных институтов, то второе может опираться только на внутренние ресурсы самого общества.
Одно без другого невозможно: было бы непростительной наивностью, политическим инфантилизмом надеяться только на моральный потенциал и интеллектуальные ресурсы общества, пережившего состояние предельного аморализма в продолжительные периоды массового террора – своего рода антропологическую катастрофу, как ее называл Иосиф Бродский. Необходимо принуждение к признанию самого факта преступления, которое может быть произведено только правовыми образом и средствами и только авторитетом самого государства. Однако даже в Германии и Италии это было сделано с большим трудом и только с помощью победителей – оккупационной администрации. В странах Центральной и Восточной Европы (там, где это произошло) – посредством ранее сформированных организаций гражданского общества и участия Евросоюза. У нас в 1992 году вся предстоящая работа такого рода была сразу же отдана прежней бюрократии.
Чем дольше существует нынешний режим, тем чаще и настойчивее политическое руководство страны подчеркивает свою преемственность с Советским государством: оправдание пакта Молотова – Риббентропа и раздела Польши, войны с Финляндией, вторжения в Афганистан, апология Сталина, закрытие архивов, борьба с «фальсификациями истории». Дефицит легитимности, вызванный стагнацией экономического и социального развития страны, власти пытаются компенсировать обращением к прошлому, к величию Советской державы с ее моральным капиталом победы над нацизмом. Происходит героизация милитаризма и конфронтация с западными демократиями – реанимация идеологии и представлений предшествующих эпох.
1
Пониманию этого препятствует убежденность либералов в массовости или даже общенародности выступлений против ГКЧП в августе 1991 года (которые ложно отождествляются с антикоммунизмом). Этот тезис был крайне важен для легитимации новой власти, возглавляемой Б. Ельциным, хотя в действительности антикоммунистические акции и протесты носили ограниченный и локальный характер.