“Не трожь! Не трожь!” – кричал Челюсть какому-то приезжему ориенталу, протянувшему потрескавшуюся руку к драгоценной бумаге, словно за дыней.
Но ветер снова дунул, и секретный документ метнулся под стоящий автомобиль, припал к колесу – тут я и настиг его, и взял, как мяч, на живот, к величайшему разочарованию иностранных агентов, бродивших по площади Несостоявшегося Ксендза в поисках легкой добычи…
Третья остановка метро, выхожу из последнего вагона, замедляю шаг, пропускаю всех вперед, запоминаю облики, одна тетушка обернулась, сверкнули очки, утешает, что мною еще интересуются женщины. Вроде все чисто, впрочем, проверка в метро похожа на проверку на переполненной Пикадилли…
Но главное – оторваться от района, где брошена машина. Если ее найдут, то начнут шуровать вокруг…
Челюсть, конечно, сделал карьеру, ничего не скажешь. Правая рука Мани. И не только благодаря своей бабе и всесильной фортуне – башка у него приличная, прекрасный череп, карамба!
Ах, как умел он обыгрывать даже самый малый бильярдный удар фирмы, как изящно шлифовал он язык документов, торжественно текущих наверх! Деревенская лужа оборачивалась всемирным потопом, и казалось, что правительства, страны и целые континенты приходят и уходят лишь по мановению дирижерской палочки Монастыря и нет никаких объективных законов, открытых разными Гегелями и Марксами, – просто Маня, Челюсть, я и другие скромные и самоотверженные ребята тянем, как бурлаки, баржу Истории, а Самый-Самый и Сам стоят на берегу, смотрят в подзорную трубу и корректируют путь.
Коленька на десять голов выше своего шефа Мани, способного часами метаться между формулировками “считаем возможным” и “считаем целесообразным”, как буриданов осел между двумя охапками сена. Челюсть, конечно, молоток, морда, правда, подкачала: лошадино-удлиненная, как он утверждает в кругу ближайших друзей, унаследованная от предков-декабристов (в анкете – сам видел – твердо проставлено: “из крестьян”, удивительно, что кусок лаптя забыл приклеить). И уши торчат, просвечивают на солнце.
Парочка на остановке автобуса (о, бойся влюбленных парочек, рабочих-ремонтников у места встречи, киоскеров, газетчиков, торговцев цветами и пирожками!), “хонда” и “кортина” из боковых переулков – терпеть не могу проверяться без машины, а на машине опасно: случайная бригада или выборочный контроль над районом, они любят эти штучки! – два велосипедиста, “фиат”, где же автобус?
Вот и он, краснобокий симпатяга! Всего человек-то шесть, тихо, спокойно дремлют. Смотрю назад: пошел дождь, стекла запотели, и совершенно бесполезно бдеть дальше. А вдруг Генри не выйдет на встречу? Вот будет номер! Но пусть лучше будет запасная, чем полное фиаско на этой. Вдруг потянуло в сон – совсем спятил! Стареешь, Алик, стареешь! О, где твоя юность? Утраченная свежесть? Зеленая велюровая шляпа? Серое ратиновое пальто из монастырского ателье? Посиделки до утра? Ведь две ночи мог не спать – и как штык! Где прошлогодний снег? Увы, бедный Иорик!
Еще одна остановка, карамба, дождь, нажимаю кнопку “по требованию”, остановка, прыгаю в люк, раскрываю зонт-парашют, дальше – через проход ник[5] меж двухэтажных коттеджей к железнодорожным шпалам и на Глостер-роуд.
Центр обожает проход ники с переходом через железную дорогу – ведь это отрезает навеки возможный “хвост”, идея проходников приводит шефа Маню в экстаз, а потому все это будет тщательно расписано мною в отчете: “В проходник за мною никто не последовал, при выходе оттуда ничего подозрительного не зафиксировано”, впрочем, лучше “не было”, дотошный Маня наморщит лоб, почешет “ежик” и спросит: “Не зафиксировано – это что? Возможно, было, но Алекс не видел, да?” – отчет и контроль, как атланты, подпирают купола Монастыря.
Вот и железная дорога; надеюсь, что мышки-норушки еще не научились прыгать через рельсы в своих быстроходных каретах.
До встречи осталось целых пятнадцать минут, но лучше раньше, чем позже, никогда не забуду, как опаздывал однажды на явку и мчался по улицам во весь опор среди бела дня, расталкивая и пугая достопочтенных леди и джентльменов. А однажды перед встречей схватил живот, хорошо, что дело было в парке. А если серьезно: нашему брату неплохо носить с собою портативный ночной горшок.
Скоро ровно год, как я вернулся из славного Мекленбурга и приступил к реализации проклятой “Бемоли”, черт побери, как летит время, невнятное и бесшумное!