— Извините, но я целый день буду в тех краях… подъезжайте к уайтчейпелской ратуше!
Ровно в пять я вырулил прямо на стоянку муниципалитета.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
о превратностях любви на дачах за зеленым забором, о Папе— Мохнатой Руке, о Витеньке — Совести Эпохи, о пустых бутылках и прочих нехороших вещах, которые оттеняют несравненные достоинства героя, идущего на боевое задание у берегов Женевского озера
«Увидев проходившую мимо Королеву, он крикнул:
— Душенька, вели убрать эту Крысу!
У Королевы на все был один ответ.
— Отрубите ей голову!— крикнула она, не глядя.
— Я сам приведу палача! — сказал радостно король и убежал».
Самое главное, что именно я нашел ему Клаву — Большую Землю — Ястребиное Око, тогда пухлявую юную блондинку, выпускницу престижного вуза, успевшую пройти через неудачный брак и теперь озабоченную поиском прочной и надежной пристани, нашел ему подругу на всю жизнь с помощью Риммы, сидевшей с Большой Землей[28] за одной школьной партой, где они честно шептались, списывали друг у друга и донесли святой огонь дружбы до более зрелого возраста, несмотря на разницу общественных положений, игравших мощную роль в запутанных лабиринтах мекленбургских структур.
Клавин Папа, точнее ПАПА,— как ни тужься, не выразить на бумаге его весомость в тогдашней истории, когда его имя произносилось с почтительно–сладким выражением лица, дабы никто, не дай Бог, не мог прочитать на нем недостаток пиетета,— входил в свое время в число рыцарей круглого стола под председательством Усов и многому научился, вдыхая дымы его легендарной трубки и выдерживая пристальный взгляд желтоватых глаз.
Но ПАПА — это История, оставим его в покое, а кто объяснит, каким образом залетел на вершины простак в шевиотовом костюме с надставными плечами, выполнявший в нашем отделе вполне презренные рядовые функции? Во всем виноват его дружок Алик, вечно сеявший разумное, доброе, вечное и не ожидающий за свои подвиги никакой благодарности.
Николай Иванович готовил себя к браку серьезно, как учили Кадры, на всю жизнь и до гробовой доски, давно мечтал он об избраннице сердца, которая все выдержит и выдюжит, не предаст и не продаст, и в роковой час, когда начнут холодеть конечности, блаженно поцелует в желтый лоб и закроет остекленевшие очи.
И поскольку Челюсть сначала шутя, а потом уже настойчиво канючил и жаловался на свою неприкаянность, и просил по–дружески с кем–нибудь познакомить (дружили мы после работы и в рамках — не в монастырских традициях открывать души,— чаще всего прогуливаясь по книжным лавкам, что на Мосту Кузнецов, с заскоком в буфетик старомодного отеля, где торговали в розлив армянским портом), а Римма постоянно жужжала о некрасивой, но обаятельной подруге, дочке ТАКОГО ПАПЫ, жаждущей устроить свою жизнь, я порешил помочь обеим сторонам и бескорыстно протянул руку Челюсти.
Вот как случилось, что его стопа прикоснулась к заповедной земле за зеленым забором, где ПАПА бывал лишь проездом из государственной дачной резиденции, и оказалась на большом пиру по случаю Нового года.
Праздничными делами заправляла хлопотливая Старушка — Няня–Мне–Так–Душно, которую Большая Земля обожала с детства и часто просила открыть окно и поговорить о старине. Няня сидела на кухне и ощипывала кур, бросая пух и перья в медный таз.
По просторам дачи, ядовито посматривая на полные собрания сочинений и на бумажные репродукции в золоченых рамках (не исключено, что раньше в них находились писанные маслом портреты царственных особ, вырванные и навсегда пригвожденные к позорному столбу), бродил друг детства, юный медик Тертерян, слывший человеком излишне просвещенным, а потому опасным.
— Что нужно бедному армянину? — спрашивал он, загадочно улыбаясь.— Сто грамм водки и триста минут сна! — Но водку не пил и в постель не ложился, а циркулировал вокруг огромного круглого стола, одного из берлинских трофеев ПАПЫ, и прицеливался к закускам, которые на подносе вносила Няня–Мне–Так–Душно.
Признаться, я ожидал, что мой застенчивый друг будет жаться в угол и прясть ушами, упав прямо в сливки высшего света, но не той породы был конь наш ушлый, живо забил копытами под звуки твиста, сразу взял за рога Большую Землю и не выпускал ее из своих хватких ручищ до самого финала. Они танцевали, Тертерян высокомерно и презрительно бродил по комнатам, я любовался Риммой — в светлом платье, с распущенными рыжими волосами она казалась феей в этой сказочной избушке, окруженной корабельными соснами.
28
Эту кличку она получила уже позже, когда ее ястребиные очи потухли, а тело обрело пышные формы.