Изображая «истинные основы жизни русского народа», Горбунов никогда не доискивался «корня», не всматривался в «сущность вещей». Его взгляд всегда останавливался на поверхности общественных явлений. Он всегда рисовал внешнюю сторону общественной жизни.
В своих рассказах из фабричного быта он не заглядывал вглубь мастерских, не пытался осветить характерных социальных условий фабричного быта.
Его мастеровые и рабочие – это горькие пьяницы, любящие весело пожить и погулять, поухаживать за женским полом, люди «продувные», нередко мечтающие о том, как бы устроиться «потеплее».
У дверей кабинета ведут беседу трое фабричных:
«– Я, брат, все степени прошел! В каких я мастерских не находился, в какой я должности не жил! Это нам ничего!.. Женился бы на купчихе.
– На купчихе жениться важно!
– На что лучше!
– А нам хоть бы на мещаночке бог привел. Есть в Москве эдакие, которые, значит, по мастерству по какому…
– Хошь, я тебе твою фортуну сделаю – женю тебя? Ундерову дочь возьмешь? Вот, братцы, сказывал я вам, аль нет? Чудно уж оченно!.. Жил насупротив нашей фабрики ундер… Только раз, в воскресенье, вышел я за ворота, гляжу – у его под окошком сидит дамочка и смотрит на меня… Вот я к окошку-то и подошел. Погода, говорит, очень прекрасная… гулять вышли? Так точно, говорю, потому теперича гулять оченно вольготно. Вышла бы, говорит, и я, да компанию мне водить не с кем… Вы по какой части? Так и так, говорю; у своего хозяина в племянниках живем… Ну вот, голова, целое лето я к ним ходил; опричь жениха мне и званья не было: жених да жених; Рублев сорок денег я у ундера-то забрал; а уж что мы с этим ундером сладкой водки выпили. Она, бывало, романцы поет, а мы пьем да про войну разговариваем. Пошел я тогда на Покров в деревню – всю эту канитель-то и бросил»[2].
В этом же духе написаны и остальные сцены из быта фабричных. Единственное достоинство подобного рода сцен – образность слога[3].
Образный, живой язык вообще составляет положительное достоинство произведений Горбунова. Подобно большинству беллетристов «молодой редакции Москвитянина», Горбунов в высшей степени ревностно изучал народные говоры и разговорную народную речь, изучал стилистические особенности языка различных общественных групп. В области языка он был редким знатоком… Он в совершенстве даже изучил язык старинных памятников русской литературы. С замечательным искусством умел подделывать под стили посланий, грамоты и челобитных XVII и XVIII столетий… Известно, например, что сочиненное им «Письмо из Эмса» московского боярина XVII ст. ввело в заблуждение присяжного ученого: один специалист в области старинной письменности, признавая подлинность письма, недоумевал только, каким образом боярин XVII ст. мог знать о существовании рулетки.
Но пристрастие к стильности все-таки отразилось на таланте Горбунова, зачастую оно не знало границ, зачастую вырождалось в погоню за очень искусственными эффектами[4]. В этом пристрастии сказывалась склонность Горбунова изображать явления жизни с чисто внешней, «казовой» стороны.
Склонность к подобного рода изображениям не покидает Горбунова, когда от рассказов из фабричного быта он обращается к рассказам из быта крестьянского, купеческого, чиновнического или аристократического. Перед читателем в рассказах Горбунова проходят последовательно представители самых разнообразных общественных ячеек и групп: читатель видит перед собой то старого покроя замоскворецких купцов и купчиков, то добродушных поселян, то приказчиков из Апраксина двора, то мещан и мелких ремесленников, то нищих и убогих, живущих «христовым» подаянием, то беспаспортных бродяг, шатающихся по проезжим дорогам, то возчиков и ямщиков, то работников на перевозе, то лиц духовного звания, то мелких чиновников, то лакеев и прежних дворовых, то эксплуататоров-кулаков, скупающих поместья у разорившихся дворян, то гордых потомков земельной аристократии, то неудачников-интеллигентов, не сумевших выбиться на дорогу и безвольно погибающих жертвами «всесильных» обстоятельств и судьбы, то актеров и т. д. Но, несмотря на многочисленность выведенных на сцену лиц, картина русской жизни, нарисованная Горбуновым, остается неполной, не блещет яркостью красок.
Везде и всегда он не вводит читателя в «святые святых» душевного мира своих героев, но рисует своих героев, стоящими у очага той борьбы за существование, в которую они вовлечены, не раскрывает перед читателями тех настоящих реальных интересов, которые составляют истинное содержание их жизни. Он всегда смотрит на своих героев, так сказать, издали, довольствуясь тем, что передает всегда первое внешнее впечатление, которое они на него издали производят.
2
Фрагмент произв. И. Горбунова «На празднике. Сцены из народного быта» (1860). Цитируется с сокращениями и неточностями.
3
Хотя необходимо иметь в виду, что даже подобные сцены из фабричного быта в свое время являлись своего рода новостью для литературы и имели большой успех. –
4
См. напр., сцену «Мастеровой» (собр. сочин., т. 1, стр. 366). –