— Это легко исправить, — переходя на испанский, ответил Николай Петрович. — Боюсь, однако, как бы мое дурное произношение не помешало вам понять меня правильно.
— Помешать нам может другое, — губернатор улыбнулся. — А именно сложившиеся политические обстоятельства. Вы давно получали сведения из России?
— Очень давно, — признался Резанов. — Мы с вами живем на краю света, и случается так, что известия о войне доходят до нас тогда, когда уже заключен мир. А посему не лучше ли нам, находясь в таком отдалении от метрополий, руководствоваться постоянными интересами, но не временными колебаниями политической погоды в Европе? Я знаю, что испанский двор обеспокоен нашим усилением на Ситхе. Но смею вас уверить, что он не видит истинной опасности.
— Что вы имеете в виду?
— Англию, которая в последней войне с бостонцами утратила огромные земли.
— Англии до нас далеко, — перебил губернатор, теребя узкую эспаньолку. — И у нее хватает забот в других географических широтах.
— Предположим, это так. А что вы скажете о ближайшем своем соседе — Соединенных Областях? Три года назад они купили Луизиану и вышли к вашей Мексике. Вы можете поручиться, что они не двинутся далее? В то же время владения России на американских берегах столь обширны, что дай нам бог управиться с ними. Мы самые близкие ваши соседи в этом краю, и за двадцать с лишним лет вы могли убедиться в нашем доброжелательстве.
— Что верно, то верно, — впервые за все время подал голос дон Аргуэлло. — Не мое дело судить о высокой политике, но я предпочел бы иметь соседями русских, а не янки. Не так давно, сеньор, — комендант повернулся к Резанову, — я задержал четырех бостонцев. Они сошли на берег под предлогом поисков воды. На самом деле они грабили индейцев, а их корабль был… под русским флагом. Эти молодчики посиживают сейчас в тюрьме Сан-Диего[85].
Обрадованный неожиданной поддержкой коменданта, Николай Петрович намекнул, что в случае установления дружеских деловых связей Россия могла бы оградить испанские колонии от любых посягательств со стороны. Губернатор на это ничего не ответил. Помолчав, он спросил:
— И много хлеба вам нужно?
— Фанег[86] восемьсот-девятьсот.
— Пресвятая мадонна! Куда вам столько?!
— Я развезу хлеб по нашим фортам и таким образом определю все потребное нам ежегодное количество.
— Но ведь это будет означать, что мы открыли с вами внешнюю торговлю. Я знаю о тех широких полномочиях, которые дал вам российский император, но сам, к сожалению, таковых не имею. А нарушать приказы короля я не привык. От всей души хотел бы помочь вам, тем более что за вас просит святая церковь, но…
— Насколько я могу судить, интересы его католического величества не противоречат интересам церкви, — вставил Резанов. — Напротив того, именно ради ее благоденствия и содержатся здешние гарнизоны.
— Ладно, я подумаю, — сказал губернатор, поднимаясь.
За обеденным столом Николая Петровича усадили между доньей Игнасией и Марией. Донья Игнасия смущалась и поминутно вспыхивала от комплиментов, которыми осыпал ее сосед. Мария сидела, опустив глаза в тарелку, и почти ничего не ела.
— Говорят, петербургский двор стал своего рода Меккой для самых блистательных людей Европы, это правда? — спрашивала донья Игнасия. — И правда ли, что все русские дворяне говорят по-французски?
— О нет, — отвечал Николай Петрович с грустной усмешкой. — Мы заговорили по-французски недавно. При царице Екатерине нам приходилось чаще изъясняться по-немецки[87].
— А вы видели Екатерину?
— Я командовал почетным конвоем ее величества, когда она совершала поездку в Крым, на юг нашей страны. Мне было тогда двадцать три года, и я имел чин капитана.
— О, как интересно! Вы непременно должны рассказать нам о своем путешествии!
«Рассказать? — подумал Николай Петрович. — Рассказать о том, как сотни глубинных украинских сел насильно сгонялись к берегам Днепра, чтобы французский, английский и австрийский послы могли воочию убедиться в „многолюдстве и процветании“ края; как короткими ночами, когда императрица и ее свита почивали, по дорогам, ведущим к морю, пылили измученные стада и отары; как светлейший князь Потемкин щедрой рукой расшвыривал на ветер семь миллионов рублей, добытых каторжным трудом крепостных крестьян; как, подобно миражам, возникали в степи деревни и хутора, возведенные за какой-то час из переносных размалеванных щитов…»
85
Американский бриг назывался «Пикок» — «Павлин». Под стражу были взяты помощник капитана Томас Килвейн, боцман Жан Пьер и два матроса — Блас Джейм и Блас Линкэмп.