Модерн. Как предмет обстановки. Или картина. Миро.[52]
Но это же просто квартира, только и всего. Столовое серебро, фарфор, окна, отделка, утварь. Только это, ничего более. Быт. Совершенно обыденные вещи. Что тут может быть еще? Ничего. Позволь сказать тебе, Глория: стены меж нами довольно тонки. Только позови — и они рухнут вовсе. Пустота в почтовом ящике. Никто мне не пишет. Собрания кооператива — ужас кромешный. Шерсть домашних животных в стиральных автоматах. Внизу консьерж в белых перчатках, в отутюженных брюках, при эполетах, но — только между нами, подружки — он не пользуется дезодорантом.
По коже пробегает быстрая дрожь. Вот беда, консьерж.
Он ведь не пристанет к ним с лишними расспросами? Кто там сегодня? Мелвин, верно? Новенький? Среда. Точно, Мелвин. А если он спутает их с прислугой? Поведет к служебному лифту? Надо позвонить и сказать ему. Серьги! Да. Серьги. Скорей же. На самом дне шкатулки, старая пара, простые серебряные гвоздики, редко их надеваю. Дужка немного заржавела, но ничего. Она муслит их во рту. Снова оглядывает себя в зеркале. Платье с ракушками, волосы по плечи, барсучья прядка. Как-то раз ее приняли за мать молодой интеллектуалки из телевизора, рассуждавшей о фотографии, о запечатленном мгновении, о дерзости в искусстве. У нее такая же прядка. Фотографии продлевают жизнь тех, кто ушел навсегда, заявила эта девица. Неправда. Жизнь не впихнешь в фотографию. Никак не впихнешь.
Глаза уже начинают блестеть. Плохо. Соберись, Клэр. Она тянется к салфеткам за стеклянными фигурками на комоде, промокает глаза. Выбегает в коридор, хватает трубку старомодного переговорного устройства.
— Мелвин?
Еще звонок. Наверное, курит за дверью.
— Мелвин?!
— Да, миссис Содерберг?
Голос спокойный, уверенный. Уэльс или Шотландия, она не интересовалась.
— Сегодня я собираюсь отобедать с подругами.
— Да, мэм.
— То есть я жду их к завтраку.
— Хорошо, миссис Содерберг.
Она проводит кончиками пальцев по темному дереву стенной обшивки. Собираюсь отобедать. Я что, в самом деле произнесла такое? Как я могла это сказать?
— Окажите им достойный прием, будьте добры.
— Разумеется, мэм.
— Их будет четверо.
— Да, миссис Содерберг.
Сопит в трубку. Рыжий пушок над губой. Надо было поинтересоваться, откуда он, как только устроился на работу. Невежливо получилось.
— Что-нибудь еще, мэм?
А спросить теперь — и вовсе грубо.
— Мелвин? Не ошибитесь с лифтом.
— Разумеется, мэм.
— Спасибо.
Стена встречает ее лоб прохладой. Вообще не стоило упоминать про лифт. Буше,[53] сказал бы Соломон. Мелвин остолбенеет, увидев их, и отправит прямиком не в тот лифт. Двери справа, дамочки. Заходите смелей. Вспыхнули щеки. Но она ведь сказала, что намерена отобедать, верно? Уж это он не перепутает. Отобедать за завтраком. Ох, батюшки.
Жизнь с вечной оглядкой, Клэр, это даже не жизнь.
Кисло улыбаясь, она возвращается в гостиную. Цветы на месте. Солнце играет на белой мебели. Эстамп Миро над софой. Пепельницы в стратегических точках. Надеюсь, они не станут курить в доме. Соломон терпеть не может табачный дым. Но гости курят, и даже она сама. Ему претит запах, следы жженой бумаги в воздухе. Пускай. Может, и она покурит с остальными, попыхтим вместе, маленький вулкан, небольшой холокост. Жуткое слово. В детстве ни разу не слыхала. Ее воспитывали пресвитерианкой. Небольшой скандал накануне свадьбы. Громыхающий голос отца. Он кто? Какой-то мужлан из Новой Англии? И бедный Соломон, руки сцеплены за спиной, глядит в окно, поправляет галстук, держится, терпеливо сносит оскорбления. Но все равно они возили Джошуа во Флориду, на берега озера Локлуза, каждое лето. Бродили по манговым рощам, втроем держались за руки, Джошуа посредине, раз, два, три — йиииии!
53
Штрих, рисующий своеобразное чувство юмора мистера Содерберга. Французское слово