В книге «Ульмская ночь» (1953) [4, т. 6, с. 141-438], построенной в виде философского диалога А. и Л., имя Тургенева звучит не раз. Алдановские собеседники вспоминают даже о фактах литературной жизни, связанных с Тургеневым и описанных уже в советской научной литературе. Это в определенной степени характеризует и любознательную пытливость автора: ведь достать советские издания в условиях эмиграции было достаточно трудно.
В «Диалоге о случае в истории» Алданов приводит слова Б.М. Маркевича из письма к Тургеневу от 9 декабря 1868 г. о «кадетски-наглой в невежестве своем фигуре Льва Толстого, постоянно выталкивающей рыло из-за его дивно-художественного несознательного таланта» [4, т. 6, с. 225], — и называет эту оценку — «очевидно, именно по поводу “Войны и мира”» — «бесстыдной» [4, т. 6, с. 225]. Герой Алданова доверчиво повторяет опечатку, допущенную в тексте этого письма в издании 1935 г.[13] Ни о каких кадетах в 1868 г. речи быть не могло. Но «детски-наглая... фигура» Толстого превратилась в актуальную для нового времени «кадетски-наглую». Возможно, что Алданов, цитируя советское издание, разглядел опечатку, но сохранил ее для своей книги, чтобы от имени персонажа позлорадствовать над Маркевичем, приложившим немало усилий для разрушения репутации Тургенева.
В другом эпизоде участник диалога А. оценивает стихи из тургеневской «Нови», причем именно по степени отражения реальности, то есть с позиции культурно-исторической школы: «А “Сон” Нежданова в тургеневской “Нови”: “Всё, всё по-прежнему... И только лишь в одном — Европу, Азию, весь свет мы перегнали... — Нет, никогда еще таким ужасным сном — Мои любезные соотчичи не спали! — Всё спит кругом: везде, в деревнях, в городах, — В телегах, на санях, днем, ночью, сидя, стоя... — Купец, чиновник спит, спит сторож на часах, — Под снежным холодом — и на припеке зноя! — И подсудимый спит — и дрыхнет судия; — Мертво спят мужики: жнут, пашут — спят, молотят — Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья... — Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят! — Один царев кабак — тот не смыкает глаз; — И штоф с очищенной всей пятерней сжимая, — Лбом в полюс, упершись, а пятками в Кавказ, — Спит непробудным сном отчизна, Русь святая...” Стихи, скажем правду, не только довольно плохие, но и довольно лживые. Написаны они после того, как в течение пятнадцати лет в России осуществлялись почти беспримерные по размаху реформы; таких было мало и в европейской истории и уж наверно не было со времен Петра — в русской. Темп русской жизни, даже и во вторую половину царствования Александра II, был во всяком случае более быстрый, чем в Англии, в Германии, в Австрии, и если не Нежданов, то сам Тургенев, проживший полжизни за границей, мог это знать. Но он высказал общее место, господствовавшее тогда в его кругу”» [4, т. 6, с. 268]. Цитата из тургеневской повести приведена точная, с той лишь разницей, что границы стихов обозначены тире (ср.: [10, т. 9, с. 329]). Но надо понимать, что алдановский герой критикует не Тургенева, а его персонажа Нежданова. Избегая отождествления автора и героя, перенося ответственность за «лживость» стихов на Нежданова, Алданов смягчает свою точку зрения на необъективного писателя.
В «Диалоге о русских идеях» собеседник А. вспоминает письмо Тургенева к К.С. Аксакову от 16 (28) января 1853 г.: «Тургенев писал когда-то Константину Аксакову: “Всякая система — в хорошем и дурном смысле слова — не русская вещь; всё резкое, определенное, разграниченное нам не идет”» [4, т. 6, с. 333]. Чуть ниже говорится о категорическом императиве Тургенева: «Впрочем, Тургенев в “Гамлете и Дон-Кихоте” пишет как что-то само собой разумеющееся: “Все люди живут — сознательно или бессознательно — в силу своего принципа, своего идеала, то есть в силу того, что они почитают правом, красотой, добром”[14]. Тут уже есть и некоторое преувеличение: едва ли где бы то ни было “все люди” — или хотя бы только люди высокой культуры — так-таки живут ради красоты и добра. Но самые замечательные мыслители России (конечно, не одной России) в своем творчестве руководились именно добром и красотой» [4, т. 6, с. 334].
Собеседники в «Ульмской ночи» воспринимают идеи, поступки Тургенева не изолированно, а в соотношении с поступками и высказываниями его современников. Один из них вспоминает знаменательный отзыв Герцена после письма Тургенева к Александру II: «Корреспондент нам говорит об одной седовласой Магдалине (мужского рода), писавшей государю, что она лишилась сна и аппетита, покоя, белых волос и зубов, мучась, что государь еще не знает о постигнувшем ее раскаянии, в силу которого она “прервала все связи с друзьями юности”» [4, т. 6, с. 351]. Это почти точная цитата из статьи 1864 г. «Сплетни, копоть, нагар и пр.»[15], которую Герцен поместил в «Колоколе», публично проявив нетерпимость к поступку старого друга. Однако участник диалога А. в духе Алданова смягчил ситуацию, «не украшавшую ни Герцена, ни Тургенева» [4, т. 6, с. 352], и объяснил истоки этой ситуации не политическими разногласиями, а личной обидой писателей.
13
И.С. Тургенев. Из неизданной переписки с Б.М. Маркевичем и А.П. Философовой / Публикация писем П. Устимовича; предисловие и комментарии Н.М. Мендельсона // Звенья. М., 1935. Т. V С. 295.
14
В цитате у Алданова опечатка; правильно: «правдой, красотою, добром» [10, т. 5, с. 331].
15
Ср.: «Корреспондент наш говорит об одной седовласой Магдалине (мужского рода), писавшей государю, что она лишилась сна и аппетита, покоя, белых волос и зубов, мучась, что государь еще не знает о постигнувшем ее раскаянии, в силу которого