Глинка ездил в Украину, чтобы набирать для Придворной капеллы детские голоса, эти серафимские голоса, как он выражается… И удивительная, или, по крайней мере, малоизвестная вещь, эти дети одарены такою музыкальною организацею, что он не мог сбить их с толку, играя им на скрипке самые странные интервалы, самые необыкновенные последования звуков, наименее доступные человеческому голосу.
О подробностях путешествия сообщу изустно, при свидании — вообще оно скучно и трудно, но встречалось кое-что смешное и забавное, и нередко приводило на память Гоголя. В Переяславле я мог бы сыграть роль Ревизора — там ожидали генерал-губернаторского чиновника, и меня приняли за него; сам городничий явился ко мне в полном облачении, но я удовольствовался тем, что нещадно обобрал архиерейский хор…
…Несмотря на все неприятности пути, я благословлял судьбу за это путешествие, оно меня образумило — я буду другой человек — не сумасшедший[2] автор музыки, а отличный и исправный чиновник. Каждый час я более сдружаюсь с своей должностью, и еще раз повторяю, в скором времени буду знать все требуемое в точности.
В ноябре 1839 года, измученный домашними неурядицами, слухами о неверности жены, утомительной службой в придворной капелле, Глинка подал директору прошение об отставке и принял решение об окончательном разрыве с женой.
В декабре 1839 года Глинка был уволен в отставку.
Это несчастнейшая эпоха в жизни Глинки… Он принялся за дело с душевным рвением… Я наслаждался, слушая плоды его занятий; он всегда говорил, что ему большое наслаждение заниматься этим предметом, ибо уповает на то, что окажет услугу отечеству… но бездарный и завистливый музыкант… А. Ф. Львов, терзаемый своей ничтожностью перед светлым гением Глинки — не мог переварить своей жизни и начал делать, как начальник, разные пакости Михайле Ивановичу, который был слишком благородных чувств, чтобы все это терпеть, а потому и удалился от своей службы в капелле.
В продолжении всего 1839 года я за оперу не принимался…
Работа над оперой шла медленно, но музыка жила в Глинке, переполняла его. Она выливалась в разные формы, жанры. В это трудное для композитора и счастливое для нас, потомков, время Глинка сочинил знаменитые пьесы — «Вальс-фантазию» (1839 г.) для фортепьяно, симфонические увертюру и антракты к драме Н. Кукольника «Князь Холмс кий» (1840 г.). Тогда же, в 1837–1840 годы, родились романсы на стихи Пушкина — «Где наша роза», «Ночной зефир струит эфир», «В крови горит огонь желанья», «Я вас люблю, хоть я бешусь», «Я помню чудное мгновенье».
К этому же времени относятся популярные романсы и песни из цикла «Прощание с Петербургом» (12 пьес на слова Н. Кукольника) — «Сомнение», «Попутная песня», «Прощальная песня», «Жаворонок».
Н. Кукольник преклонялся перед гением Глинки, в его доме Глинка спасался от семейных неурядиц и нашел немало верных друзей и поклонников своего таланта. «По вечерам собирались актеры, литераторы, музыканты, читали, пели, играли», — вспоминает Глинка. Среди них был и великий художник Карл Брюллов. По-своему Глинка был привязан к Н. Кукольнику, однако это не мешало ему воспринимать сочинения Н. Кукольника независимо от приятельских отношений.
…Как я ни ценю дарования Кукольника, но остаюсь при прежнем о нем мнении: он литератор, а не поэт, стих его вообще слишком тяжел и не грациозен после Пушкина, Батюшкова и других…
…Я теперь принимаюсь за альбом… в нем будет 12 пьеб моего сочинения, из них готовы уже 10, надеюсь, что и за остальными дело не станет. Эти мелкие, по-видимому, безвредные произведения, однако ж мешают мне продолжать Руслана, и, не скрою от тебя, нередко грущу и задумываюсь, помышляя, что принужден употреблять бедную мою музу средством к существованию.
Альбом в 5 тетрадях — собрание музыкальных пьес, составленное Глинкой на 1839 год, включал романсы, песни и фортепьянные произведения Глинки и других современных композиторов (Алябьева, Верстовского, Даргомыжского, Титова и других). Успех издания позволил дважды повторить его в течение года.
Хотя много появлялось сочинителей, но особенно замечательных талантов не было. С появлением же романсов Михаила Ивановича Глинки и Александра Сергеевича Даргомыжского все мелкие таланты затмились. Глинка и Даргомыжский приобрели неувядаемую славу на музыкальном поприще. Сочинения их отодвинули на задний план все романсы предшественников. Хотя романсы Варламова и мои продолжали еще иметь успех, но они далеко уже отстали в аккомпанементе и разнообразии характеров… Конечно, между многими из старых романсов есть прекрасные мелодии, но отделка бедна, аккомпанемент вообще очень прост, незамысловат и без малейшего варьирования. Мы писали один и тот же аккомпанемент на все куплеты романса, а они же аккомпанемент разнообразили, придавая каждому куплету особый характер…
Разлад в семье кончился разрывом с женой. Глинка ушел из дому. Друзья поддерживали его, он перебирался с квартиры на квартиру, жил у Н. Кукольника, у художника П. Степанова. С друзьями было легче.
Нынешний год был для меня самый горестный и трудный в моей жизни… В это короткое время я узнал жизнь более, чем в течение всего остального времени, и если большая часть людей, носивших имя родных и друзей, оставили меня, зато я приобрел немногих, но искренно преданных мне доброжелателей.
Мне было гадко у себя дома. Зато сколько жизни и наслаждений с другой стороны. Пламенно поэтические чувства к Е. К., которые она вполне понимала и разделяла…
Е. К. — это дочь А. П. Керн — Екатерина, Катенька, дружившая с сестрой Глинки. Встреча с ней принесла Глинке большую радость и утешение. Чуткость, одухотворенность девушки, ее образованность поразили Глинку. Музыка, составлявшая его жизнь, была близка ее сердцу. Благодаря глубокому, чистому чувству Глинки к Катеньке Керн появились на свет поэтические его творения «Вальс-фантазия» и романс «Я помню чудное мгновенье». История романса удивительна.
Великий Пушкин, взволнованный встречей с А. П. Керн в Михайловском в 1825 году, создал бессмертное стихотворение. Глинка, испытавший глубокое пламенное чувство к дочери А. П. Керн Катеньке, написал в 1840 году на эти стихи музыку.
Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад, «приют задумчивых дриад», с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, приехавшая туда вслед за нами, сказала: «Мой дорогой Пушкин, окажите честь вашему саду, покажите его г-же Керн». Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться…