И слова такие сказал:
«Худай-бирде, мой батыр!
Если тебя по плечу
Ударить я захочу,
Знаю — не сядешь ты.
Одежду с плеча моего
Носить не станешь ты.
Стихи, батыр мой, сложи,
В стихи всю правду вложи».
Слово Худай-бирде сказал.
Не понравилось оно.
«Выйди!» — хан ему приказал.
«Акбалтыра сын — мой Уак
И Мунджира сын — мой Чуак,
С красными огоньками в глазах,
Посеребрённые в жарких боях,
Волки, врагам внушавшие страх!
Пили их кровь не однажды вы
И всё ж умирали от жажды вы!
Скажите стихи, оба войдя!»
Два седоголовых вождя
Руки сложили сперва,
Звонко сложили слова.
Но хан прогнал и этих двух:
Не утешили ханский слух.
«Избранный среди людей,
Аргамак среди лошадей,
Беркут среди дальнозорких птиц,
Охранитель наших границ,
Мечом исфаганским[36] украшен ты,
Врагам многочисленным страшен ты.
Ты против них, как буря, стоял,
Как туман, ты, брови нахмуря, стоял!
Мой батыр Кара Куджа,
Войди в мой дом, стихи скажи!»
Но слово Кара Куджи
Хану не пришлось по душе.
«Выйди!» — он приказал Кудже.
Измучился хан Токтамыш.
Всю душу свою истерзал.
Озираясь, он так сказал:
«Кого только на сборище нет?
Но песни до сих пор ещё нет!
За какие наказан я грехи?
В день, когда беспомощен я,
Некому сказать стихи!»
Дом нугаев в смятенье пришёл,
Никто ответа не нашёл,
Никто совета не нашёл.
Хану стихами сказать не сумел,
Подойти к нему не посмел,
Ханский гнев стоял в ушах.
«Мы не знаем, — все говорят,—
Простите нас, падишах!».
И тогда воззвал Токтамыш:
«Найдёшь дорогу вслепую ты.
Откроешь тайну любую ты.
Трепещет саз[37] у тебя в руке,
Играет стих на его языке.
Рыдает саз в печальный час.
В хороший час смеётся саз.
Сын Туктара, батыр Тугач,
Звонкого дара сейчас не прячь,
Стихами правду мне скажи,
Своё искусство покажи!»
Руки Тугач сложил сперва
Эти потом сложил слова:
«Дума необычайна твоя.
Недоступна мне тайна твоя.
Мысли твоей не достигну я,
Речи твоей не постигну я.
Но теперь стоит у ханских врат
Девяти батыров старший брат,
Бий Кыпчак, твой надёжный оплот.
Он один твою думу поймёт».
Воззвал тогда хан Токтамыш:
«Чужим словам не внимаешь ты,
Брони вовек не снимаешь ты,
Не считаешься с ханским приказом ты,
Лишь на свой надеешься разум ты!
Бий Кыпчак, войди в мой дом,
Слушай, что тебе я скажу.
На каждом боку твоём по ножу.
Ростом в лиственницу твой конь.
Панцирь твой, батыр-исполин,
Из тысячи железных пластин.
Длина копья — двадцать аршин.
Юрта твоя — из пологов двух,
Речью чужой не тешишь ты слух,
Без разумения не войдёшь
В край, в котором живёт чужак.
Сын Мютана бий Кыпчак,
Стихами правду скажи,
В стихи всю правду вложи».
Кланяясь низко, вошёл Кыпчак.
Он вошёл, колено преклонил,
Под колено шапку подложил,
В руки взял медовину он,
Отведал её половину он,
Начал было стихи говорить.
Но сын Камала Кин-Джанбай
Сразу дело смекнул,
Кыпчаку он намекнул:
Отойди, мол, назад,—
Чтобы не говорил невпопад.
Сказал тогда Токтамыш-хан:
«Сорок верблюдов везут с трудом
На себе твой мощный колчан.
Сын Камала, войди в мой дом.
Ростом ты выше райских слуг,
Много пред ханом имеешь заслуг.
Шесть изо рта выпускаешь письмён.
Шесть понимаешь чуждых племён.
Здесь раздавались других голоса.
Ты, Кин-Джанбай, в моём бурдюке —
Капля последняя кумыса.
Вот и последний дай мне совет,
Кин-Джанбай, очей моих свет,
Если плохо Кыпчак говорил,
Сам скажи мне стихами тогда:
Кто он, кто такой Кубугыл!»
Кин-Джанбай тогда сказал:
«Великий мой хан, владыка мой хан!
Ты в эту тайну проникнуть не мог,
И я этой цели постигнуть не мог,
И я этой цели достигнуть не мог!
Тайна эта — как трудный сон.
Не понять нугаям его,
Здесь мы не разгадаем его.
На берегах шести рек
Пребывает один человек.