Киргиз сорвал мешок. Второй — толкнул старика, и тот, перепуганный до предела, подумавший, что на него напали шайтаны — припал к земле, кланяясь явно важному господину. Он был не из его народа… но старик понимал, что это очень важный господин. Только у важных господ бывает такая хорошая обувь…
— Зауби, эфенди… — пролепетал он
Князь нахмурился, ударил старика ногой
— Разве ты не знаешь, как положено, приветствовать друг друга в исламе, ишачье отродье? Воистину ты — из тех, кто потерпит убыток!
Перепуганный старик понял, что этот господин, явно имеющий в жилах кровь англизи — из Адена. В Адене много таких — англизи были в Адене давно, и немало женщин — понесли от них. Но в то же время он — араб, и что хуже того — исламский экстремист. Таких было много как раз в Адене — традиционная, кланово-племенная структура страны отвергала полукровок, с кровью завоевателей в жилах. И только ислам говорил, что нет разницы между тем, кто имеет в жилах чистую кровь этих мест, или кровь англизи, значение имеет лишь то, насколько ревностно они верят в Аллаха, Великого и Хвалимого. А если же кто начнет говорить: «Я из такого то рода, и потому я лучше» — шариат говорил, что такой должен схватиться зубами за то место, откуда он вышел, то есть за член своего отца[64]. Именно такие люди — и составляли костяк банд, рыскавшей по многострадальной земле южной оконечности аравийского полуострова подобно голодным леопардам и волкам. Старик понял, что неверный ответ или если он просто разозлит незнакомца — будет стоить ему жизни.
— Ва алейкум ас салам, эфенди… Воистину, старый Самир просто забыл, как положено приветствовать людей, но пусть меня простит в этом Аллах, ибо я очень стар и у меня часто мутится в голове…
— Воистину, ты слаб верой, ибо положено приветствовать друг друга словами: «ва ассалам алейкум, ва рахматулла, ва баракатуху», и тот, кто будет придумывать всякие бида’а, или говорить, что это неправильно — Аллах покарает его нашими руками. Что ты тут делаешь, несчастный?
— О господин, я всего лишь пасу овец, да будет Аллах свидетелем моим словам…
— Пасешь овец? И много ли у тебя овец?
— Почти сотня, благородный господин.
— Это немало. И сколько закята ты платишь?
Можно было бы соврать. Но старик тоже верил в Аллаха, хотя и не так как эти… бешеные, забывшие заветы своих предков и попирающие их, называющие их бида’а, проливающие обильно кровь. И он верил, что Аллах воздаст за ложь.
— О, господин, Самир не платит закят, ибо беден
Князь снова ударил старика ногой, не сильно, но чувствительно
— Как ты смеешь мне врать, верблюжья блевотина!? Ты же сам сказал, что у тебя есть здесь сто овец!
— О, благородный господин, но это не мои овцы! — взмолился старик
— Ты говоришь мне правду? Смотри, если соврешь!
— О благородный господин! Посмотрите на мои ноги! Они никогда не знали обуви, тем более такой хорошей, как носит благородный господин. Разве могут у богатого человека быть такие ноги?!
— Что ты мне суешь под нос свои палки!
Князь сменил гнев на милость
— Как звать твоего господина, которому принадлежат эти животные?
— Это Джемаль-Ага, очень сильный и могущественный человек в наших краях, благородный господин.
— Мне плевать на твоего Джемаля-агу, да и ты — снова впадаешь в грех маловерия, да еще и придаешь Аллаху сотоварища! Разве ты не знаешь — правоверный должен бояться одного лишь Аллаха, а не ставить рядом с ним какого-то там богача! Воистину — Аллах видит все, и справедливо наказывает вас мучительными наказаниями за маловерие…
— О, благородный господин, но в наших краях не прожить, если не работать, а вся работа у нас — только у Джемаля-аги
— Уповать надо единственно лишь на Аллаха — сказал князь, но все же смягчился — скажи мне, старик, а Джемаль — ага верующий человек? Усерден ли он в вере?
— О, да… — старик знал, что в чем— в чем, а в усердии в вере, Джемаля-агу обвинить как раз невозможно, но все равно врал, опасаясь, что плохие слова дойдут до Джемаля — аги и тогда будет очень и очень плохо — Джемаль — ага верующий человек, и в наших краях нет человека, усерднее в намазе…
— Какой же ты идиот — сказал князь, но на сей раз не ударил старика ногой — разве я спрашивал тебя про намазы? На намазах усердствуют как раз лицемеры, мунафики — думая, что своими лицемерными словами во время намаза они вымостят себе дорогу в рай. Но они не делают ничего для уммы и религии Аллаха, они не выходят на джихад и не делают джихада своим имуществом, раз уж по какой то причине они не могут выйти. И Аллах отвернется и плюнет, услышав из их уст слова ташаххуда[65], ибо молитва их лицемерна и сами они лицемеры. Скажи старик — было ли хоть раз, чтобы Джемаль-ага в священный праздник Рамадан подал вам милостыню, как благое деяние, полностью соответствующее шариату.
64
65