Идиллии, эпиграммы

Идиллия XI КИКЛОП [170]

Против любви никакого нет, Никий, на свете лекарства;
Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока.
В силах одни Пиериды[171] помочь; но это леченье,
Людям хотя и приятно, найти его — труд не из легких.
Ты его, может, и знаешь, — ты врач, да к тому ж, мне известно,
Издавна были все Музы особо к тебе благосклонны.
Только от этого средства полегчало, будто, Киклопу;
Старый наш друг Полифем в ту пору был влюблен в Галатею,
Только лишь первый пушок у него на щеках появился.
10 Он выражал свою страсть не в яблоках, локонах, розах[172] —
Вовсе лишился ума; все же прочее счел пустяками.
Стадо овечек в загон возвращалось с тех пор без призора
Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,
Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —
Только лишь солнце зайдет — страдая от раны под сердцем,
Мощной Киприды стрела ему в самую печень вонзилась.[173]
Средство нашел он, однако; взобравшись высоко на скалы,
Вот что пропел он, свой взгляд направляя на волны морские.
«Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь?
20 Ах! Ты белей молока, молодого ягненка ты мягче,
Телочки ты горячей, виноградинки юной свежее.
Тотчас приходишь сюда, только сладкий мной сон овладеет;
Тотчас уходишь назад, только сон меня сладкий покинет.
Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.
Я же влюбился, голубка, тотчас же, как, помнишь, впервые
С матерью вместе моей захотела цветов гиацинта
Ты поискать по горам, — это я показал вам дорогу.
Видел тебя с той поры я не раз и со страстью расстаться —
Нет, не могу. А тебе будто вовсе нет дела, ей-богу.
30 Знаю я; знаю, красотка, за что ты меня избегаешь.
Верно за то, что лицо перерезано бровью мохнатой;
Тянется прямо она, пребольшая, от уха до уха;
Верно, за глаз мой единый, быть может, за нос плосковатый.
Все же тысчонкой овечек владеть это все не мешает;
Славное я молоко попиваю домашних удоев.
Сыра хватает всегда: и летом, и осенью поздней,
Даже и лютой зимой никогда не пустуют корзины.
Кто же из здешних киклопов играет, как я, на свирели?
Все я про нас, про двоих, о сладкое яблочко, песни
40 Позднею ночью слагаю. Одиннадцать юных оленей
С белою лункой кормлю я тебе, четырех медвежаток.
Только меня навести — сполна тебе все предоставлю.
Брось свое море! О скалы пусть плещутся синие волны!
Слаще в пещере со мной проведешь ты всю ночь до рассвета:
Лавры раскинулись там, кипарис возвышается стройный,
Плющ темнолистный там есть, со сладчайшими гроздьями лозы,
Есть и холодный родник — лесами обильная Этна
Прямо из белого снега струит этот дивный напиток.
Могут ли с этим сравниться пучины и волны морские?
50 Если же сам я тебе покажусь уж больно косматым,
Есть и дрова у меня, и горячие угли под пеплом, —
Можешь меня опалить; я тебе даже душу отдал бы,
Даже единый мой глаз, что всего мне милее на свете.
Горе, увы! С плавниками зачем меня мать не родила?
Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,
Коль бы ты губ не дала! Белоснежных лилий принес бы,
Нежных я б маков нарвал с лепестками пурпурного цвета.
Лилии в стужу цветут, а в зной распускаются маки,
Так что не мог бы, пожалуй, я все это вместе доставить.
60 Все ж, моя крошка, теперь ты увидишь, я выучусь плавать.
Эх, кабы только сюда чужеземец на лодке явился!
Сразу бы я разузнал, зачем вам в пучинах селиться.
Если б ты на берег вышла! Забыла б ты все, Галатея,
Так же, как я позабыл, здесь усевшись, про час возвращенья.
Ах, захотеть бы тебе пасти мое стадо со мною,
Вкусный заквашивать сыр, разложив сычуги по корзинам!
Мать виновата во всем, на нее я в ужасной обиде:
Разве не может она про меня тебе слово замолвить?
Видит, как день ото дня я худею и чахну все больше.
70 Ей я скажу: на висках у меня будто жилы надулись,
Также в обеих ногах; пусть страдает, когда я страдаю.
Эх ты, Киклоп, ты Киклоп! Ну, куда твои мысли умчалисъ?
Живо корзину, ступай, заплети, да зеленые стебли
Овцам снеси поживей — самому тебе время очнуться!
Ту подои, что под носом стоит,— не гонись за бегущей.
Право, найдешь Галатею, а может, кого и получше.
Много красоток меня зазывает на игры ночные;
Так и хихикают все, как только на зов их откликнусь;
Ясно, что в нашем краю я считаюсь не самым последним».
80 Так успокоил любовь Полифем, слагая напевы.
Стоило это дешевле, чем если б лечился за плату.[174]

170

По своей теме идиллия XI тесно связана с VI. Киклоп Полифем, который в идиллии VI хвастался тем, что прекрасная нереида Га-латея уже заигрывает с ним, якобы огорченная его показным равнодушием,  в  идиллии  XI  показан  влюбленным  по  уши,  умоляющим Галатею хотя бы о разрешении поцеловать ей руку. Однако под конец он вдруг вспоминает о своем достоинстве и убеждает себя в том, что ему достанется кто-нибудь даже получше Галатеи. Характеристика Киклопа в XI идиллии дана в более привлекательных тонах, чем в VI —его скромность и почти ребяческая наивность вызывают снисходительную улыбку, а не отвращение; только его пожелание, чтобы сюда «чужеземец на лодке явился» (ст. 61), напоминает о том. как Полифем  впоследствии  поступит с  этим  чужеземцем.

Идиллия XI адресована другу Феокрита, врачу Никию. — Это имя встречается в произведениях Феокрита еще три. раза: в идиллии XIII (см.), в послании «Прялка.» (XXVIII идиллия) и в одной эпиграмме. В идиллии XI Феокрит обращается к Никию 'с советом, что надо делать влюбленному, чтобы ему стало легче на душе, — вероятно, Никию в это время такой совет был нужен, так как о том же идет речь и в идиллии XIII (см. ниже). В «Прялке» (см.) Никий уже женат и Феокрит восхваляет добродетели его жены. Если вспомнить, что VI идиллия посвящена другому приятелю Феокрита—Арату, то можно предположить, что образ влюбленного Полифема в кружке этих трех друзей играл какую-то роль, составляя часть того буколического маскарада, картина которого дана полностью в идиллии VII и в котором опять-таки встречается имя Арата; но в VII идиллии, как мы видели, Феокрит дает советы уже не Никию, а Арату, безнадежно влюбленному.

Относительно композиции любовной серенады Киклопа Легран делает интересное предположение, что она является пародией на шаблонные «мадригалы» эллинистической поэзии; однако сопоставления, которые он делает, не очень убедительны (например, согласие Киклопа на то, чтобы Галатея опалила его косматую гриву, — сопоставляется им с обычными жалобами влюбленных на огонь, зажженный  Эросом).

В схолиях сохранилось двустишие, которым Никий ответил на благоразумный  совет Феокрита:

Правда твоя, Феокрит; даже те, кому Музы не близки, Стали поэтами вдруг, поступив  в науку к эротам.

Кроме этого двустишия, от Никия до нас дошло девять эпиграмм разного содержания, сохранившихся в «Палатинской антологии» (V, 122, 127, 270; VII, 200; IX, 315, 564; XI, 398; XVI, 188, 189).

Наиболее интересны три, носящие буколический характер (VII, 200; IX, 315, 564) и одна сатирическая (XI, 398) — о человеке, который хотел выкрасить себе волосы и потерял их; здесь Никий насмехается над шарлатанскими рецептами и лекарствами.

171

Пиериды — Музы. Это название происходит от Пиерии, области, лежащей между Фессалией и Македонией по берегу Эгейского моря. Пиерия считалась родиной Орфея и жилищем Муз (правда, вместе с несколькими другими местностями). Орфей был сыном одной из Муз, Каллиопы, и название «Пиерия» стало символом родины музыкального искусства наряду с Геликоном и Парнасом.

172

Яблоки, локоны, розы — подарки, которые поклонники подносили предмету своей любви.

173

По представлению древних, от любви болело не сердце, а печень (см.  идиллию XXX).

174

Шутливый намек на бесполезность медицинского воздействия на любовную болезнь, обращенный к Никию.