Это было более десяти лет назад. Ныне ему казалось, что он всегда жил здесь, в Храме, в Иерусалиме.
Марк прожил здесь всего полтора года. Марк останется здесь навечно.
Раннульф стоял на краю могилы, глядя вниз, на мёртвого воина, одетого в чистую белую котту[8] и обёрнутого в чёрный плащ. Лишь ещё трое рыцарей стояли с ним рядом и смотрели, как священник в зелёных одеждах произносит последние благословения и кропит святой водой. Остальные рыцари несколько недель назад ушли на север и отправились осуществлять крестовый поход к Хомсу, и покуда из них не вернулся почти никто.
Когда надлежащая служба закончилась, тамплиеры начали собственный обряд. Сомкнувшись в общем объятии вокруг могилы, они раскачивались, взывая к Господу, моля Его отпустить их, как Он отпустил Марка. Потом, передавая друг другу лопату, они стали засыпать землёй тело Марка. Сделав это в свой черёд, Раннульф опустился на колени у могилы и попытался молиться. Более всего в жизни он ненавидел именно это: бесконечные коленопреклонения и бормотание одних и тех же слов. Порой он вообще не мог твердить этих слов, а просто съёживался на земле, опустив голову, покуда в ней толклись чёрные мысли об убийствах и похоти. Но ради Марка он принудил себя прочесть несколько раз «Отче наш». Пока он творил молитву, лопата заскрежетала и звякнула, земля осыпалась в могилу, и рыцари отошли — все, кроме одного.
То был Герман де Монтойя, прецептор[9], только возвратившийся из Хомса. Офицер, он ждал недолго, прежде чем, кашлянув, сказать:
— Прости, что прерываю тебя, Святой.
— Конечно. — Раннульф поднялся. К его котте, там, где колени касались земли, прилипла грязь. Он подумал о Марке, лежащем в грязи целиком, и содрогнулся.
Герман де Монтойя перекрестился.
— Спаси его Господь. Когда он только приехал сюда, мне подумалось, что он либо изменит, либо сбежит — он казался совсем никчёмным.
Раннульф вспомнил доблесть Марка во вчерашней битве; наверняка Господь взял его к себе — его, кто отдал жизнь, следуя за Истинным Крестом. Он воткнул лопату в землю поодаль и пошёл вверх по склону.
— Все мы по-своему никчёмны.
Кладбище тамплиеров находилось на крутом, заросшем боярышником холме близ заложенных Золотых ворот, над долиной Кедрона. За распадком, в тёмной гуще кустарника и виноградных лоз, лежал Гефсиман. Бремя этого места тяготило Раннульфа, как железо. По этой земле, где сейчас ходил он, быть может, ступал сам Господь, или Авраам, или Иисус. Даже солнце, плывущее призраком в затянутом тучами небе, казалось здесь тенью какого-то высшего света. Над храмовниками вздымалась восточная стена города, ряды каменных блоков, будто уложенные друг на друга гробы.
— Бог сотворил нас и желает спасти нас; мы не можем быть совсем никчёмны, — возразил Герман. — Я хотел бы услышать о вашей поездке в Каир.
В чёрной бороде Германа просверкивала седина — непривычно для тамплиеров, среди которых тридцатишестилетний Раннульф считался стариком. Герман дожил до своих лет благодаря должности: он был наставником новичков, и обязанности обычно держали его вдалеке от битв. Пока они шли вдоль подножия стены к следующим — открытым — воротам, Раннульф поведал ему о долгом путешествии в Египет и о том, как он и Марк ложью и подкупом добывали сведения вокруг Каира.
— И ты думаешь, там командует Саладин, — проговорил Герман. Они прошли по узкой тропе к воротам в углу стены и направились к Храмовой Горе, которая представляла собой один огромный квартал.
— Без его слова никто и пальцем не шевельнёт, — сказал Раннульф. — Египтяне больше не желают драться. Жалкое зрелище. Всё, чего они хотят, — торговать.
— Я думал, шиит скорее умрёт в одной постели с собакой, чем будет жить в мире с суннитом[10]. Неужели они не скучают по своему калифу?
— Если и так, то не смеют говорить об этом вслух. Половина мулл исчезла бесследно, другая половина смотрит в пол.
Они поднимались на широкую замощённую площадь перед Храмом. Это было самое высокое место Иерусалима, и за западной каймой пальм уступами сбегали вниз пригоршни городских крыш. Перед Раннульфом, на полпути вниз по античной террасе, стоял Templum Domini[11], круглый и многогранный; на верху его крытого свинцом купола блестело несколько пятен золота. Некогда храм был сарацинским, и голубая плитка, покрывавшая изнутри его стены, была делом их рук. Однако на вершине купола высился Крест Иисуса Христа.
— Ты долго отсутствовал, — заметил Герман. Он вёл Раннульфа вдоль западного края площади, где почти никого не было. Там, под колоннами древней галереи, были склады и мастерские Ордена. — У нас были выборы. Маршала. Ты был в списке.
10