Я. Почему он назвал тебя человеком-кротом?
Ратсо. Я же говорю, людей-кротов нет, всем известно. Он просто не любит наладчиков. Вот и обзывается.
Джефферсон. Наладчиков?
Ратсо. Я помогаю людям. Налаживаю связи. Я — сводник. Свожу спрос и предложение.
Джефферсон. Посредник.
Ратсо. Приземленное определение, но — да. (Останавливается посреди людского потока.) А тот тупица не понимает, что я смазываю колесики торговли.
Питер. Значит, ты — смазка?
Ратсо. Именно. Ваш наивный Старбакс не знает жизни. Думает, эта примитивная экономика работает сама собой. Дудки! Все благодаря таким, как я, которые не жалея сил помогают таким, как вы. Например, я выбил вам хорошую цену за таблетки.
Джефферсон. Ты?
Ратсо. Конечно, я. Обычно банк покупает «Аддерал» по восемь баксов за штуку. Но если рядом я, они ведут себя разумно.
Джефферсон (с сомнением). Ну, спасибо.
Я. Спасибо.
Ратсо. Всегда пожалуйста, Донна.
Джефферсон. И в чем же твой интерес? Что хочешь за свою смазку?
Ратсо. Кто, я? (На лице написано: «И в мыслях не было».) Я делаю это по доброте душевной. Люблю людей. И за свои услуги ничего не прошу.
Мы молчим, и Ратсо добавляет:
— Естественно, любая предложенная вами компенсация будет щедрым пожертвованием на благо других нуждающихся путников, которым я помогу в будущем.
Джефферсон. Ясно.
Он хмурится; видно, хочет послать «наладчика» куда подальше. Смотрит на меня. Я строю умоляющую рожицу и хлопаю ресницами. Джефф вздыхает.
Джефферсон. Ладно. Нас интересует недельный запас провизии на шестерых. Кое-какое снаряжение. Оружие для меня, если денег хватит. И патроны.
Ратсо. Сколько патронов?
Джефферсон. Много.
Ратсо. Правильный подход. Далеко собрались?
Джефферсон. Тебя не касается. Просто помоги все найти.
Денег на такое количество еды, не говоря уж об оружии и патронах, катастрофически не хватает. Ратсо мастерски торгуется, хорошо сбивает цену, только речь все равно о доброй тысяче долларов.
Ратсо выглядит печальным, даже виноватым. Простите, мол, не оправдал. Неожиданно — я почти вижу, как у него над головой вспыхивает лампочка — он загорается: «Идея!»
Джефферсон. Слушаем.
Ратсо (девушке, которая продает сухпаек). Придержишь нам эту цену на часик-другой?
Продавщица. Как получится.
Ратсо. Всего один час? Очень прошу! (Протягивает ей руку.)
Девушка кивает. Жмет ему руку. Ратсо пулей куда-то мчит.
Мы летим за ним — я успеваю заметить, как продавщица вытирает ладонь тряпкой.
Ратсо выводит нас из битком набитых рядов в угол зала, оттуда — мимо темного входа в метро, куда-то вниз по большому пандусу.
Под залом ожидания — еще один этаж. Сводчатые потолки, темный кирпич, рай для клаустрофобии. Дневного света нет вообще, зато горят разношерстные светильники: дежурное освещение, настольные лампы без плафонов, старые галогеновые торшеры, подвесные лампочки; валяющиеся на полу вверх тормашками люстры. Свет и тени со всех сторон, мы как будто в ночном клубе из паршивого рэперского видеоклипа. Вдалеке мигают проблесковые маячки.
Сходство с клубом усиливают бары и рестораны — если можно их так назвать.
Заведения тянутся вдоль стен, каждые шагов тридцать их оформление меняется. Кальянный бар; какой-то «Ашрам «Галактика»» со странным интерьером; розовая забегаловка; а-ля паб «Конец света» с вывеской от руки. Есть даже гей-бар — судя по сплошным мальчикам внутри; называется «Regrette Rien»[6]. Что бы это значило? Питер порывается зайти, но Джефферсон не пускает. Они ведут странный разговор, как в «Звездных войнах».
Питер. Подлетаю.
Джефферсон. Не отклоняйся от цели.
Питер. Они появились сзади.
Я. Вы вообще о чем?
Питер. А, ерунда, крошка.
Раздается рев толпы. Среди криков слышно, как кто-то подвывает — на человека не похоже.
Я. Это что?
Ратсо. А это и есть моя идея.
Он ныряет в море спин и целеустремленно проталкивается вперед.
Не знаю, что там такое, но звуки оно издает кошмарные. Люди злобно вопят, кого-то травят. Доносятся глухие удары, скулеж, яростная музыка.
Я. Мне тут не нравится.