И текст этот – не текст, а когда-то давно написанная Библия…
– Ну, выяснила что-нибудь? – встретил ее Лоран.
Она пробормотала что-то неудобоваримое.
Но ведь так не должно быть. Где же Бог? Он дал им Слово. Дал способность творить. На Него это абсолютно не похоже. Бог – трус, Шивон знала это еще в католической школе. Он трус, он не любит, когда люди пытаются создавать. Он ни за что не даст им орудия.
Язык – это власть, говорили ей, когда она была студенткой.
Шивон знала, что все равно это сделает, и наблюдала за собой с научным интересом – сколько она все же продержится?
Продержалась ровно до ночи – когда все угомонились, а снаружи стояла темнота. Слава богу, Марша не догадалась закрыть катер изнутри. Разумеется, это было противозаконно.
Над полем сияли звезды. Под ногами ощущалась трава. Трава, сделанная зеленой одним усилием.
«Этого не может быть, – говорила она себе. – Этого не может быть».
Она стояла посреди поля, собираясь со словами.
– О керрах, – сказала она. «Я лечу». Эту фразу ей удалось выскрести из пока еще совсем чужого языка. – О керрах.
Ее вознесло в воздух.
Шивон задохнулась – даже не от полета, а от сознания, что вот так происходит, как в детских сказках, в стране Нет-И-Не-Будет.
Здесь нет ничего…
Ветер бил ее в лицо, она расправляла руки, поджимала ноги – вверх-вниз, инопланетные американские горки.
Здесь нет ничего невозможного.
«О Господи, – сказала она себе, приземлившись, – это ужасно».
Следующим утром на катере царил переполох.
– Кто-то их спугнул, – сообщил Лоран. – Уж не ты ли, ma puce[1]? Марша рвет и мечет. Кажется, мы переходим к плану «Три М».
– «Три М»?
– «Мочи марсианских мартышек».
Шивон было не до смеха.
Марша стояла у одного из главных экранов и направляла свой отряд:
– Два человека в пятый квадрат… Посылаю вам дополнительно двух «пчел». И будьте осторожны. Поздравляю вас. – Марша повернулась к Шивон. – Они все ушли. В неизвестном направлении. Отказались от контакта.
Шивон молчала.
– Грант тоже исчез. Мы его разыскиваем.
Шивон молчала.
– Что за конфликт у вас с ними произошел?
– У нас не было конфликта.
– Ладно. Никуда не денутся, – сказала шеф службы безопасности. – В любом случае исследование планеты продолжится. Я связывалась с утра с Межпланетным лингвистическим. И с Центром космической разведки. Они дают добро.
К вечеру – по часам экипажа – Гранта так и не нашли. Марша велела всем подтягиваться к катеру. Грант или не Грант, они должны были провести церемонию. Экипаж поднялся на холм недалеко от места посадки. Здесь в земле торчал уже ободранный флаг первопроходцев. Ему отсалютовали «Лучами». С церемониями достали новый – синее со звездами полотнище Объединенной Земли. Запели гимн.
Шивон стояла, вытянувшись по струнке, как все. Стояла и глядела, как сияют новые звезды на свежем полотне.
Потом команда Марши установила другой флаг. Своей страны. На что они имели полное право, поскольку пионеры были американцами.
Они стояли, распрямившись, подняв головы, взгляды устремлены за стяг, дальше, в еще не покоренный космос. Такие красивые. Сильные. Земляне.
Шивон повернулась и пошла прочь.
– Доктор Маклауд? – зазвучало у нее в шлеме. – Куда вы?
Шивон уходила. Дальше и дальше, по траве, которая стала теперь зеленой.
«Маассах эр ваурин кие…»
Зеленая трава; серое море; дом мистера Киллани с покосившейся оградой.
Вначале было Слово…
Так легко изменить этот мир. Стоит всего лишь иметь хорошее произношение и – как раньше говорили на курсах? – навыки разговорного языка… Так легко изменить его – зеленая трава, изогнутые как надо континенты, Нью-Даблин, Нувель-Пари, Нью-Аризона…
Все знают, зачем нужна наша комиссия.
Маяк – красные огни в новом море, и там где-то – свеже-зеленая Статуя Свободы.
И трупы тех, кто боялся разговаривать с планетой. Так экономно, ни бомб, ни ракет, просто пара слов. Земляне уже давно не боятся творить. Не боятся Бога.
– Вернитесь, доктор Маклауд!
И Слово было у Бога. А теперь оно у них – у нее, у кучки молодых американских бойцов, которых она учила разговаривать. И Его здесь нет. Им придется решать самим. Серое море, сухой, взбитый, как сливки, песок, вдоль волн бегут две девочки, окликают друг друга, хохочут. Вроде бы такое простое решение. «Я знаю, как сказать “моя сестра жива”, – подумала она. – Я знаю. Неизвестно, что получится, но с экспериментами никогда не знаешь, правда?»
– Я приказываю вам немедленно вернуться на катер!
Встревоженный голос Лорана:
– Siobhan, tu reviens tout de suite, ce n’est plus une blague, tu m’entends[2]?
Шивон уходила в лес, который не был по-настоящему лесом, но мог им стать, если приложить определенные языковые усилия. Она сняла шлем, бросила его на землю. Села.
По образу и подобию своему…
Шивон Ни Леоч прислонила руку к глазам и поглядела туда, где остался катер.
– И хал ззe кие, – сказала она. – И хал ззеанна кие.
«Нас тут не было. Нас тут нет».
Подул ветер. Пробежал по траве, пробрался по кронам деревьев. Утих.
Никто не разговаривал.
Суета творилась на корабле «Джон Гринберг», приписанном к Лингвистической комиссии, хоть каждый и старался скрыть нетерпение пальцев на компьютерных клавишах, дрожание голоса на таких знакомых и давно уже вышедших из употребления топонимах: Париж, Баллинора, Новосибирск…
Корабль «Джон Гринберг» направлялся к Земле.
Списывают на Землю, шутили ветераны. Как рухлядь.
На «Гринберг» переводили тех, кто навсегда возвращался на Землю: отслуживших свое ученых и техников, которым сил уже не хватало обманывать; устаревшее оборудование, еще двадцать земных лет назад бывшее суперсовременным.
«Я бы тоже могла вернуться», – думала Шивон.
Самое время.
– Что это? – спросил Лоран.
– Песня, – ответила Шивон.
– Я понимаю, – сказал он. Он и другое, верно, понимал: отчего с приближением к Земле они становятся все более нервными, вспоминают такую вот ерунду вроде старых песен, которые теперь уже не найдешь ни в какой записи. Тянешься к старым воспоминаниям, запыленным, поросшим плесенью.
– Тебе снятся сны? – спросила она Лорана – доктора Дюпре, работы которого разлетелись по всему космосу еще до того, как «Гринберг» начал плавание.
– Вроде того, как мы высаживаемся на Землю – а там ничего нет?
– Ага. Все сожжено. Еще одна мировая война – а мы и не знали. Или что-нибудь похуже…
– Или еще; мы прилетаем, а там все как было, еще до первого полета. В точности. Только мы-то понимаем, что так быть не может…
Лоран знал, что она чувствует. Сейчас он был ей братом; таким же подростком. Ей казалось, что, стоит им прибыть на Землю, как все то время, что они провели в космосе, аннулируется; они снова превратятся в молодых стажеров, со зрачками, расширенными от надежды.
Только когда это было? Теперь ей кажется – сколько она себя помнит, всегда вокруг гудел Космос. Этого гула не слышно в огромных коридорах и кают-компаниях корабля, но стоит выйти на мостик или хотя бы закрыть глаза – и Пространство дышит тебе в лицо.
Она вздохнула:
– А мне все кажется, что я приеду и там все еще будет две Ирландии…
– Две Ирландии? Господи, чего тебе не хватает? Ты еще вспомни эти дикие войны, стены между кварталами, баррикады… что ты мне еще рассказывала? Вертолеты?
– И классики, – пробормотала Шивон.
Белые квадраты со старательно прорисованными цифрами, мелом – на границе двух кварталов.
Как на планете Гу.
3
Здесь и далее приводятся отрывки из песни Фила Коултера «The Town I Loved so Well» в переводе Ольги Чигиринской.