— Ребята в рейс пойдут на «Веге». У нее при галфвинде[7] знаешь какая скорость, — как ни в чем не бывало продолжала Оля.
— Парус у нее на гроте, как решето. Латка на латке, остальное — дыры. — сказал Слава. — А вообще, я тебе уже раз сказал: не желаю учиться.
— Всю жизнь вот так будешь скитаться? — рассердившись, проговорила Оля.
— А тебе что такое?! Я люблю жизнь свободную. Терпеть не могу, когда мне мозги полощут. И ты меня не уговаривай.
— Кому ты нужен, чтоб тебя уговаривать?! Дурак ты, — проговорила Оля. Но Слава сделал вид, что не расслышал последних слов. — Сиди здесь и живи, как краб в камнях, если это тебе нравится. Я с тобой просто… — Оля хотела отойти от него к своим ребятам, котовые уже с нетерпением поглядывали в ее сторону, но Слава остановил ее.
— Ну, ладно. Правильно, что ты говорила об этом, только мне не подходит.
— И не надо… А насчет «Чайки»… — Оля не договорила.
В пещеру вбежал измазанный не то копотью, не то дегтем мальчишка. в старых не по росту брюках, подвернутых и подвязанных тесемкой. Увидев ребят, он в нерешительности остановился, а потом положил перед Славой старую дамскую сумочку.
— Вот добыл, — сказал он я гордо выпрямился. Слава открыл сумку и, презрительно скривившись, заметил:
— Не густо, Котька, — тридцать два рубля!
Оля покраснела и украдкой взглянула на Мишу, но того, видимо, вся эта сцена ничуть не смутила, он с интересом наблюдал, как Слава достает из сумки пожелтевшие подклеенные кое-где папиросной бумагой старые газетные вырезки и небрежно бросает их на пол.
— Чего ты замолчала? — вызывающе спросил Слава, обращаясь к Оле. — Жрать мы что-нибудь должны?»
Вдруг из старых вырезок выпала фотография — обычный туманный любительский снимок. Оля наклонилась и подняла его. С фотографии сурово смотрел матрос в заломленной бескозырке. На обратной стороне была надпись: «Дорогая мамаша, мы, друзья Гриши, посылаем вам сыновний привет и снимок, который у нас сохранился. Ваш сын, Гриша, был хорошим товарищем и смелым матросом. Август 1943 года».
Витя через плечо Оли тоже прочел надпись и, опустившись на колени, стал бережно собирать вырезки из старых газет.
— Прочти, — очень тихо сказала Оля и, протянув Ставе фотографию, отошла.
Става хмурясь смотрел з открытое и строгое лицо матроса.
— Дай сюда карточку, — резко сказал Витя. Поднялся с земли и, вырвав у Славы фотографию, сунул ее вместе с вырезками за пазуху.
— Отдай фотографию, — хмуро произнес Става.
— Не дам в твои грязные лапы! Не дам!
— Да что ты на него смотришь? — сказал чумазый Котька. — Давай-ка мы его сейчас распотрошим.
В эту минуту к ним подошла Оля.
— Убирайся, — сквозь зубы процедил Става Котьке.
— Скажи, чтоб он нас отсюда вывел, — проговорила Оля, ни на кого не глядя. — Самым коротким путем пусть выведет…
— Так как же с вашей «Чайкой»? — чересчур беспечно спросил Става.
— Миша, идем! Скажи, чтоб нас отсюда вывели, — попрежнему не глядя на Славу, потребовала Оля.
— Ишь ты, какая… слюнявая, — презрительно пробормотал Слава.
— Долг у тебя перед моряками!.. Ну и продолжай, дальше выполняй этот долг, — тихо сказала Оля.
Слава отвернулся и велел Котьке показать ребятам выход из холодильника.
Глава пятая
Когда Витя вошел в комнату, Николай Степанович был уже дома и, видимо, только что вымылся, потому что его светлые волосы были влажны. Он сидел у стола и кормил годовалую Любашу супом, придерживая ее одной рукой за спинку. Любаша казалась игрушечной в этой большой руке.
— Набегался, — добродушно проговорил отец, опуская ложку в тарелку. Ложка тоже казалась чересчур маленькой для его руки.
— А мама где?
— Ушла с Малышом в очередь за манкой. Суп горячий, садись кушать.
Витя вымыл руки, налил себе супу и сел за стол.
— Бегаешь много, а матери не помогаешь, — сказал отец. — Ну-ка, Любаша, давай съедим супчик раньше Вити.
— Виха, — радостно отозвалась Любаша и громко засмеялась, потому что брат скорчил ей гримасу.
— Я, батя, утром пол помыл, на базар сходил и кастрюлю запаял, — сказал он.
— Ну, тогда молодец. Так, где ж ты гонял целый день?
Витя принялся рассказывать о пропаже «Чайки» и о посещении холодильника.
— Безобразие! Ты говоришь, они все еще там? — спросил Николай Степанович, когда сын заговорил о своем знакомстве со Славой.
— Да, двое или трое, только ты ничего не делай такого, а то выйдет, что я их выдал.