К тому же существовал план по вербовке. В конце квартала начальство нервничало: горим. Призывало «поднажать». Легче всего планы выполняли за счет наркоманов и проституток. Наркомана достаточно было задержать на несколько суток, он на второй или третий день «ломался». Стоило в этот момент положить перед ним шприц, и подписка о сотрудничестве обеспечена: готов подписать все, лишь бы уколоться. А проститутке грозили высылкой за пределы Москвы, что означало — лишить ее валютных доходов.
Виктор эту особенность их работы объяснял спецификой. Но и в ней были моменты, которые его, уже профессионала, «били по нервам». В посольства и торгпредства — он знал — направляют на работу привлекательных женщин. Как только замечают, что они становятся объектом внимания, с ними беседуют, подталкивая к физической близости с иностранцем — «для лучшего контакта». Тем, кто, не соглашаясь, заикался об «измене мужу», говорили: «Вы выполняете задание родины». И женщина выполняла его. За двойную плату — иностранца и того, кто ее «курировал». Но и такой ценой ничего, кроме мелкого компромата (постельные сцены снимали приборами ночного видения), получать не удавалось.
И еще одна особенность, смущавшая Виктора: существовал обычай собирать информацию «о настроениях». Особенно перед партсъездами. С тем, чтобы в обобщенном виде посылать ее в ЦК КПСС. По тому, как начальство отсеивало негативную информацию, оставляя «в обобщении» лишь позитивную, Виктор понял: им нужен благополучный показатель. Получалось — приближение каждого кремлевского форума наш народ встречал гулом восторга.
«…Долго не мог написать это письмо, рвал написанное. Многое хочется сказать тебе, но боюсь — заведусь… Вот о чем думаю: можно прожить всю жизнь вместе, есть икру, бывать в фешенебельных кабаках и не ответить в конце жизни на простой вопрос — счастлив ли ты был? Если мне придется умереть через секунду после того, как допишу эти строки, я все равно скажу тебе — да, я испытал счастье… Счастливыми были и годы, и минуты, даже мгновения, за которые можно отдать годы… Приближается конец срока, а я все больше убеждаюсь — иного выхода в тот период у меня не было. Все было правильно, я все сделал так, как меня учили в жизни хорошие люди, умные книги… Просто всего не предусмотришь… И вот еще о чем: ты пишешь, что ждешь, а мне иногда кажется, будто повинность отбываешь…»
«…Получила от тебя довольно странное письмо. До сих пор не могу прийти в себя. Зря ты сомневаешься — я другой жизни, без тебя, не могу представить… Где бы я ни была, что бы ни делала, постоянно думаю о тебе. Я очень, очень люблю тебя. Страшно представить, что мы могли с тобой не встретиться, пройти мимо, но судьба, видно, была к нам благосклонна, и я ей благодарна за это… Последние дни мне что-то не по себе, не могу найти места, все время думаю, не случилось ли с тобой чего-нибудь… Прошу тебя, не волнуйся за меня. Я все выдержу…»
Его дотошность граничила с занудством. Ну прочитал он в самиздате, потом слышал, как пересказывали, будто в Липецке капуста под снег ушла. А неубранный хлеб, подумать только, сожгли. Ведь уверен был: клевета. Провокационный вредительский слух. На этом бы и остановиться. Нет, задумал проверить. У него был отличный источник информации — два десятка общежитий лимитчиков. Поехал, походил по коридорам, нашел липецких. Но… не получилось опровержения. Подтвердили: да, под снегом капуста. И хлеб сожгли, чтоб глаза не мозолил. Значит, не врет самиздат? А почему молчат газеты? Где гласный судебный процесс над хозяйственниками, сотворившими такое?
А тут случилось ему оказаться прикомандированным «администратором» к театральному коллективу, поехавшему с гастролями в Японию. Присматривая за артистами и их неустойчивыми настроениями (задача — сделать все, чтобы ни один не попытался остаться, соблазнившись тамошним образом жизни), Орехов успел разглядеть: частная собственность и свобода предпринимательства, оказывается, превратили «загнивающий» капитализм в процветающий. Изобилие товаров и продуктов, фантастическая радиотелетехника, сказочное обслуживание, отличные дороги, ухоженные поселки и города — было чем соблазняться.
Вернувшись домой, он в отпуск поехал в Путивль повидать родные места, завернул на свой хутор, побывал в окрестных селах. Контраст ошеломляющий! Брошенные дома, заколоченный магазин, одинокие старухи, колхозная земля, зарастающая бурьяном. Вот тогда-то и вспомнил он двух своих дедов. Ради чего один создавал колхоз, разоряя крепкое хозяйство другого? Ради нелепой, придуманной в кабинете идеи? И вот теперь он, их внук, служит в организации, охраняющей эту идею «щитом и мечом». Но, может быть, спрашивал себя Орехов, идея сама по себе хороша, только вот внедряли ее в жизнь с ошибками? И следует лишь их исправить, чтобы все наладилось? Ведь так убежденно говорят о преимуществах социализма партийные вожди. Правда, чем дальше, тем больше смущали Виктора Орехова трибунные речи. Ощущение, будто выступавшие жили в другом мире, где никогда не горит хлеб и не уходит под снег капуста.