Поскольку в историографии нет специальных работ, посвященных проблеме общественного строя хунну, на этом вопросе следует остановиться более подробно. Для работ кочевниковедов-ориенталистов XVIII в. — первых десятилетий XX в. характерно отсутствие интереса к изучению социальной истории хуннского общества. Кроме вопросов политической истории номадов авторов этих работ интересовали, как правило, этническая принадлежность хунну и проблема их соотношения с европейскими гуннами. Даже в тех исследованиях, в которых констатировалось наличие или отсутствие в хуннском обществе государственности, не было глубокого анализа этого вопроса[53].
Интерес к данной проблематике пробудился позднее, причем особенно активно он разрабатывался в марксистской литературе. Поэтому совсем не случайно, что именно в советской науке началось широкое изучение общественного строя кочевников-скотоводов, вылившееся в так называемую дискуссию о «кочевом феодализме»[54], и в том числе хунну. Как писал B.C. Таскин, «советская историческая наука, наоборот, видит главную задачу в выяснении внутреннего строя кочевого общества сюнну, стремится понять происходившие в нем процессы общественного развития»[55].
Перенесение акцента с описательности на попытки построения объяснительных концепций давало несомненные перспективы в изучении номадизма. Однако трагедия заключалась в том, что марксизм и марксисты преследовали отнюдь не академические интересы. Они активно стремились реализовать свои абстрактные схемы на практике. Чем это обернулось для многих сотен тысяч и даже миллионов кочевников, убедительно повествует, в частности, книга казахского исследователя Ж.Б. Абылхожина (1991). Советскому правительству за несколько десятилетий удалось то, что на протяжении двух с лишним тысячелетий было не под силу Китаю: номадизм на территории СССР оказался под угрозой почти полного исчезновения.
Дискуссия о социальном строе хунну всегда несла отпечаток общетеоретических дискуссий своего времени. В 1930-е гг. в советской литературе утвердилась так называемая пятичленка — энгельсовско-сталинская схема пяти формаций. На первом всесоюзном съезде колхозников-ударников (13 февраля 1933 г.) Сталин обмолвился о «революции рабов». Почти сразу была высказана точка зрения, что хунну в своем развитии обязательно должны были проходить через рабовладельческую стадию. В наиболее прямолинейной форме этот тезис был изложен С.П. Толстовым. Рабы, по его мнению, использовались главным образом в выпасе скота и в домашнем хозяйстве. Хунну были отнесены им к классическим рабовладельческим обществам кочевников-скотоводов (1934).
Однако несоответствия позиции С.П. Толстова были подмечены его оппонентами[56], что вынудило автора несколько модернизировать свое понимание рабовладельческой стадии у кочевников. Он признал, что большинство рабов не использовались в скотоводстве. Это были китайские пленники, которые, обрабатывая землю или занимаясь ремеслом, находились на положении, аналогичном статусу илотов, и обязывались платить кочевникам хунну дань[57]. В этом состояла грабительская сущность «военно-рабовладельческой демократии» у кочевников. Таким образом, С.П. Толстов, совершенно справедливо указав на внешнеэксплуататорскую природу Хуннской державы, неправомерно отождествил данничество с рабством.
Тем не менее тезис о классовой рабовладельческой сущности хуннского общества был поддержан китайскими исследователями[58]. Это вполне объяснимо. Теоретическое влияние советского ортодоксального марксизма на союзников по коммунистическому лагерю было почти безгранично. Авторитет «старшего брата» сохранился надолго. Даже после крушения сталинизма ортодоксальные идеи продолжали господствовать среди большинства ученых стран мира социализма. Не случайно в той же китайской историографии тенденция видеть в хуннском обществе рабовладельческое государство сохранилась чуть ли не до наших дней[59]. Однако большинство ученых марксистской ориентации не поддержали прямолинейный тезис о рабовладельческом характере хуннского общества. Они предпочитали писать о рабовладельческом укладе, определенном влиянии рабовладельческого Китая и т. д., но не более.
53
Deguignes 1756–1758; Saint-Martin 1849; Paiker 1895; Панов 1918; Грумм-Гржимайло 1926; Иностранцев 1926; Grousset 1939; McGowem 1939; и мн. др.
54
Першиц 1971: 3 ел.; 1976: 280–288; Федоров-Давыдов 1973:13–18; Хазанов 1975:32–35; Коган 1981; Халиль 1983; Gellner 1988: 92-114; Попов А.В. 1986; Крадин 1987; 1992: 12–43; Марков 1989; 1998; Писаревский 1989; Васютин 1998; и др.